И сдвинул волчью личину с затылка на лицо – будто решительно отгородился от человеческого мира.

К утру Ведоме уже нечем было хвалиться перед жителями округи: эту ночь все они провели в Закрадье, причем куда хуже, чем в любом сказании. Вблизи за стеной полыхал огромный костер. Веяло жаром, треск пламени раздавался совсем рядом, на двор городца падали дождем искры и даже мелкие головни. Только зиме и снегу городец был обязан тем, что его стены и постройки не загорелись. Жар огромного костра прогнал зимний холод, так что во двор можно было выйти без кожуха. Нигде в Свинческе не топили печи – было ни к чему, а валивший снаружи дым и так не давал дышать. Все уже изнемогли от этого дыма, от которого некуда было деваться. Плакали дети, терли кулачками воспаленные глазенки.

Люди привезли припасы, но есть никто не хотел. Все хотели пить. Внутри городца имелся колодец, но его живо вычерпали до дна. Тогда Грим поставил возле колодца кметей и приказал никого не пускать. Снег на крышах давно растаял от огня и улетел паром в дымное небо. Стенающие женщины с детьми стояли, сидели и лежали вокруг колодца, держа ковшики и кринки, надеясь хоть на глоток воды для маленьких.

Гостислава и Ведома день и ночь ходили между людьми, утешали, ободряли. Под конец Ведома, почерневшая от копоти и усталости, уже только бормотала что-то вроде «боги смилуются, чуры не выдадут», но сама себя не понимала. Не беда – никто ничего не понимал.

Неизвестно было, на что надеяться. Только на то, что Ингварова дружина сильно пострадала в битве и он не решится осаждать городец.

– Где это троллевы чащобы! – кричал в гриднице Сверкер перед оставшимися из его людей. – Там было две сотни мужиков с топорами! Куда они делись! Не могли они все уйти в лес и пропасть!

– Струсили и домой рванули! – отвечал Грим. – Куда им воевать?

– Но вот теперь им было бы очень хорошо появиться! Если бы у меня были эти две сотни, они напали бы на Ингвара снаружи. А мы бы вышли из городца, и от него бы только перья полетели! Они приносили мне клятвы! Они что, не боятся гнева богов?!

Он так и не понял, что смоляне клялись постоять за совсем другого «истинного князя».

Не было никакой возможности привлечь ополчение на помощь. Выйти из городца нельзя было: когда пожар утих и сквозь последние струи дыма стало что-то видно, оказалось, что Ингварова дружина окружает Свинческ со всех сторон. Городец был не велик, и у Киева осталось достаточно людей, чтобы это сделать.

Сверкер бранил на чем свет Своигостя с Гостомыслом, которые бежали, теряя черевьи, но что было толку? Да и останься они, это увеличило бы смолянское войско десятка на два-три, не более. А полоцкий князь, которому, конечно, придется вызволять сыновей, подойдет не так уж скоро.

Может быть, сейчас Сверкер пожалел о том, что отказался от родства с Озеричами. Князья, на которых он рассчитывал, оказались трусами, а уж Краян привел бы ополчение – у него нет другой земли, кроме этой, бежать некуда. Но было поздно жалеть, и об этом Сверкер никому не сказал.

Ведома тоже думала об этом. Но, в отличие от отца, она верила, что Равдан ее не бросит. И то, что смолянское ополчение под водительством ее тестя не давало о себе знать, ее даже несколько обнадеживало.

Так прошла ночь. К утру огонь утих, но с заборола открывалось жуткое зрелище: сплошная черная гарь на том месте, где еще вчера теснились белые от снега крыши и кипела жизнь. Привычное лицо Свинческа изменилось до неузнаваемости, это было нечто вроде обгорелого трупа прежнего поселения. Над пожарищем поднимался душный дым.

Когда рассвело, дым уже поразвеялся, хотя дышать было по-прежнему тяжело. Тяжкий запах гари источала вся одежда Ведомы, волосы, кожа – а помыться было нечем. Кмети ходили по заборолу, наблюдая за киевлянами. Те сновали туда-сюда, пока не приближаясь к стенам, но уже к полудню Грим принес плохие новости. Киевские кмети таскали тесаные доски, приготовленные для починки лодей: они хранились в клети на самом краю пристани и уцелели в пожаре. Смысл этих приготовлений опытным воинам был ясен…

Киевская дружина пошла на приступ в сумерках – как раз тогда, когда смоляне решили, что до утра уже ничего происходить не будет. С заборола затрубил рог, кмети побежали из гридницы на стены. Беженцы, усталые до отупения, проснулись и вновь запричитали.

Ведома тоже поднялась на стену и глянула вниз. Сначала она не поверила своим глазам: к воротам приближалась… изба. Она видела двускатную крышу из теса, поставленную на столбы и покрытую какими-то кожами. Столбы опирались на двое саней, которые множеством рук тащили и толкали киевские кмети. Слышались крики воеводы и дружные вопли, которыми русы подбадривали себя.

Это был «порок» – приспособление для выламывания ворот. Под крышей висело толстое бревно с заостренным концом. Киевские собрали его из бревен и теса, найденных на пристани и в уцелевших избах дальше по берегу.

Едва «порок» приблизился на расстояние выстрела, смолянские хирдманы взялись за луки. Принесли ведра со смолой и факелы – сверху вниз полетели огненные стрелы, пытаясь поджечь смертоносное сооружение.

Жутко было смотреть, как «порок» подползает все ближе, неуклонно двигаясь сквозь пылающий дождь. В сумерках его было трудно разглядеть, и он казался живым существом, чудовищем, желающим съесть все живое в Свинческе. Пылающие стрелы вонзались в навес и бревна, но мокрое дерево и свежеснятые шкуры упорно не хотели гореть.

И вот, несмотря на все усилия смолян его отогнать, «порок» приблизился вплотную. Раздался первый удар, и показалось, что не только ворота, но весь городец содрогнулся до основания.

Сверху кидали бревна, лили кипящую смолу, но «порок» продолжал бить в ворота, и гулкие удары были слышны даже сквозь общий шум и крик.

Вот раздался раздирающий треск, потом дружный рев – ворота поддались. В щель немедленно полетели стрелы, но киевляне, ободренные успехом, поднажали.

В это время послышались крики с другой стороны. Пользуясь тем, что большинство Сверкеровых кметей собралось над воротами, киевляне подтащили лестницы и собрались карабкаться на стену. Грим спешно повел туда часть дружины, над воротами остался распоряжаться сам Сверкер.

Еще два-три удара – и створка ворот сорвалась и вылетела внутрь городца, придавив защитников.

Однако киевляне отошли, но стояли поодаль, где не доставали стрелы, и держали лестницы наготове, поэтому Грим не мог оттуда уйти. Чтобы предотвратить вторжение с другой стороны, Сверкеру пришлось разделить дружину, хотя он и понимал, что таким образом сам уменьшает свои силы.

Была уже почти ночь, когда киевская дружина ворвалась в Свинческ. У киевских кметей на рукавах белели повязки, благодаря чему они отличали своих. Не было ни стягов, ни строя – все смешалось в одной кровавой каше. Вопили охрипшие беженцы, которым больше некуда было бежать, а единственный выход наружу перекрывало кипящее сражение.

Постепенно битва отползала от ворот в глубь городца. Мирные жители, спасаясь от мелькающего оружия, бежали на заборол, потому что больше прятаться в тесноте было некуда. По всему городцу – на площадке, в промежутках между избами – шла драка: один на один, маленькими ватажками, у кого как получилось. Только при воеводах держалось какое-то количество людей, но и те выискивали себе противников где придется.