Герент, вооружился первым и, застегивая пряжки на шпорах, ворчал:

— Фу, какая жара! Прямо пекло. Они могли бы выбрать денек и попрохладнее.

Он выпрямился и указательным пальцем проверил, правильно ли сидит его шлем, потом повернулся к капитану Амальрику:

— Я говорил с Севериком. Как только мы выедем, он прикажет седлать лошадей.

— Они могли бы вообще здесь не появляться, — проворчал капитан Амальрик и прислушался: — Похоже, там начинают крушить частокол. — Он указал на пляшущего с ним рядом гнедого: — Хочешь, возьми его. Мне и чалая хороша.

— Этот тоже хорош, — сказал Герент.

— Где Беренгар с Пентакостой?

— Думаю, в общем зале — где же им еще быть? Он играет на цитре, а она внимает. Ей нравится сладкозвучное пение.

Капитан Амальрик удрученно вздохнул:

— Жаль, что он сын Пранца. Нам бы не помешал лишний меч. — Он посмотрел на Эварта с Ульфридом. Ульфрид уже был готов, Эварт пристегивал к поясу ножны. — Вы, оба. Один — туда, другой — сюда. Разыщите-ка Дуарта. Скажите ему, чтобы шел ночью дежурить к огню, и немедленно возвращайтесь. Нам надо выехать как можно скорее.

— Обстановочка ухудшается, — сообщил Герент, отнимая от уха сложенную скобкой ладонь. — Сколько их там?

— Много больше, чем надо. Вот почему я спешу. — Капитан поднял свою пику и вогнал ее в седельные ножны с такой силой, что его чалая подалась вбок и заржала. Подошел Кинр. Потом — с разных сторон — Уолдрих и Хлодвик.

— Рейнхарт почти готов, — сказал Хлодвик, глядя на лошадей и натягивая усыпанные круглыми металлическими пластинками перчатки.

— Мне такие не нравятся, — проворчал капитан Амальрик, хватаясь за седельную луку. — Не люблю, когда на руки что-то давит.

Он птицей взлетел на свою чалую и, устраиваясь, повозился в седле.

— Зато пальцы будут целее, — невозмутимо заметил Хлодвик. Он опять оглядел лошадей: — Какую мне взять?

— Пятнистую, — сказал капитан Амальрик. — А ты, Уолдрих, возьми белую, ту, что с рыжинкой. Кинр пусть берет гнедую. Она не такая норовистая, как его мул. — Он, толкнув чалую, поехал к воротам, крикнув Калфри: — Ну, что там у них?

— Мелкие стычки, — ответил тот. — Герефа сейчас на западной стороне. Там какие-то неприятности.

— Прорыв? — спросил капитан Амальрик, краем глаза заметив, что на плацу появились еще трое всадников. Герент велел им поторопиться, а потом сказал что-то Осберну, который все еще оставался с непокрытой головой.

— Нет пока, — крикнул Калфри. — Там, похоже, есть еще одно слабое место. — Он затенил ладонью глаза. — С десяток крестьян суетятся, но как-то бестолково. Кое-кто из них стоят на лестницах. Почему — не знаю.

Капитан Амальрик обернулся к отряду.

— Эй, там! — рыкнул он. — Построиться в линию! Живо!

Конники взялись за поводья. Капитан выждал мгновение-два, затем послал свою лошадь в ворота.

— Внизу, — крикнул он через плечо, — разделимся. Первая половина поскачет к герефе. Вторая будет действовать по обстановке. Северик нас поддержит.

С бастиона им вслед кричал что-то воинственное Калфри.

Лошадь под Ранегундой обильно потела и норовила отскочить от горящей стены. Сама Ранегунда, размахивая обнаженным мечом, подбадривала струхнувших крестьян.

— Они не пройдут сквозь огонь невредимыми и в первый момент будут растеряны. Тут-то и надо их бить.

Сент-Герман, находившийся рядом, тоже едва сдерживал свою лошадь, зажав в руке отданный ему Калифрантом топор. Он бросил взгляд в сторону крепости.

— Появляются ваши люди, герефа.

Языки пламени слезили Ранегунде глаза, но она различила всадников, скачущих к ним, и ощутила огромное облегчение.

— Хорошо. Мы нуждаемся в них.

С другой стороны дороги внезапно послышались вопли, и часть частокола, очевидно подрытая снаружи, упала, придавив пятерых крестьян. Через бревна молча и совершенно бесшумно полезли люди в шкурах и рубищах. Бандиты страшно скалились, размахивали дубинками и били камнями тех, кто попадался под руку. Если же падал кто-то из них, остальные не обращали на это никакого внимания.

— Вороний бог! — воскликнула Ранегунда. — Сколько же их?

Темные глаза Сент-Германа чуть сузились.

— Кажется, около полусотни, — сказал он, уверенный, что бродяг много больше.

Удо ошеломленно перекрестился.

— Кто это? — выдохнул он, цепенея от ужаса.

— Полоумные, — отозвался Бархин. — Чудища. Калифрант прав.

— Тем более следует остановить их! — воскликнула Ранегунда и помчалась наперерез серой лавине.

Сент-Герман скакал рядом.

— Похоже, у них нет командира.

— Тогда остановим всех сразу, — мрачно отозвалась она и по-волчьи ощерилась, завидев, что капитан Амальрик и пятеро конников галопом летят ей навстречу.

Крестьяне, увидев скачущих воинов, стали сдвигаться в кольцо, готовясь к отражению атаки. В глазах их вспыхнула ярость: серые люди бежали по полю, вытаптывая молодые ростки.

— Назад! — резко выкрикнул Сент-Герман. — Береги лошадь!

Ранегунда кивнула, давая понять, что слышит, и вонзила меч в налетавшего на нее оборванца, затем закричала крестьянам:

— Держитесь!

Те попятились, но не побежали, лица их были суровы. Йенс, как копье, наставил на нападающих длинный заостренный багор, Клевик размахивал обрезком пилы, у остальных в руках были лопаты и вилы. Все молчали, но сторонние крики усилились. Частокол прогорел, и захватчики проломили в нем брешь. Эварт скорой рысью погнал туда вторую группу солдат.

Молчаливые серые люди неудержимо, как волны прилива, толчками продвигались вперед. Дружно вскидывая дубинки, они принялись скандировать:

— Бре-мен! Бре-мен! Бре-мен!

Это было так жутко, что крестьяне, не выдержав, отступили, оставив всадников без прикрытия, и на тех тут же обрушился град ударов. Две лошади пали почти разом — им раздробили дубинками черепа. Ульфрид спасся, успев соскочить с седла, но Осберн оказался не столь удачлив и, пока его добивали, отчаянно кричал.

Ранегунда, белея от ярости, устремилась ко всё еще молотившим бездыханное тело врагам, но чья-то твердая рука осадила ее лошадь.

— Бесполезно, герефа, — сказал Сент-Герман. — Тебе надо пройти через это.

Она гневно дернулась.

— Да, я пройду. Я рассчитаюсь за Осберна, уж будь уверен.

— Но не столь дорогой ценой. Ты нужна своим людям.

Он понимал, что с ней творится, он знал эту неукротимую жажду убийства, завладевавшую человеком в бою. Она пьянила, она толкала на безрассудства, она уже просыпалась и в нем. Его замутило от этого ощущения, и, сглотнув комок, подступивший к горлу, он твердо сказал: