Вот и хорошо. Я уже не мог держаться. Отошел подальше, сел на заборчик газона, опустил голову и заревел. Вроде никто и не заметил: народ прятал спички и зажигалки, топтался и нерешительно разбредался кто куда. Пара женщин тихонько плакала в кулачок.

Когда оркестр взвыл, толпа заметно поредела. Осталось человек тридцать вокруг гроба, который уже подняли и понесли обратно под траурный марш. Теперь, видимо, на кладбище.

Мне бы тоже с ними, но сил не было. Охоты тоже.

Я отвел взгляд и засек странную картину, похожую на кадр из фильма про шпионов. За киоском «Союзпечати» стоял мужик, даже парень скорее, лет двадцати пяти максимум, просто жирный, в «петушке», плохо сочетавшемся с громоздким коричневым пальто и особенно с крупным фотоаппаратом, который он держал странно, у живота, причем расчехленным. Нет, ничего странного. Он фоткал, пытаясь остаться незамеченным. Быстро так, пальцем дернул – чуть перевел объектив правее, еще щелкнул, еще правее, чтобы захватить в кадр как можно больше расходившегося с площади народу.

Зачем ему это, интересно, подумал я.

Наверное, не я один.

К парню подошел пацан моего примерно возраста и тоже в обычной куртке, но в лыжной шапке со значком – каким именно, отсюда не было видно. Он о чем-то спросил жирного. Тот не обратил внимания, просто сделал шаг в сторону, чтобы пацан не заслонял панораму. Пацан сделал шаг в ту же сторону и повторил вопрос, потом оглянулся. К нему подошли еще два парня, ровесник в такой же шапке и чувак постарше, не по погоде одетый в спортивный костюм, шерстяной, правда, и в кепку.

Жирный убрал фотоаппарат в карман и попытался уйти. Его оттеснили в невидимый мне угол, из которого через секунду выскочил второй пацан с фотоаппаратом в руках. Он ловко вскрыл корпус камеры, вытащил кассету, сунул аппарат первому пацану и побежал прочь, на ходу сматывая с катушки темную блестящую пленку. Первый пацан заколебался, покачивая камеру в руки и оглядываясь. Чувак в кепке молча отобрал у него аппарат и сунул в руки явно оробевшему фотографу. Что-то веско сказал ему, сплюнул и неторопливо пошел прочь. Первый пацан тоже сплюнул и пошел следом – точно такой же походкой.

Я сидел и смотрел, что будет дальше. Мне почему-то казалось, что дальше непременно что-то будет. И еще я никак не мог сообразить, почему фотограф кажется мне таким знакомым – не лицом причем, а как-то вообще.

Фотограф вышел из-за киоска, воровато осмотрелся и юркнул обратно. К нему подошел здоровый мужик в плаще и в шляпе, и в горле у меня заколотилось так, что задохнуться можно. Это был капитан Хамадишин, который бил меня по почкам – вернее, приказывал бить, а потом угрожал отдать на растерзание насильникам. А потом, видимо, убил Серого.

Капитан обменялся с фотографом несколькими фразами. Фотограф, кажется, пытался оправдаться, потом несколько раз поспешно кивнул и убежал. Похоже, это был Гаврилов, который тащил меня в УВД вместе с Иванушкиным.

Капитан огляделся и отправился в другую сторону. Я посидел еще пару секунд, глядя в широкую спину. Потом встал и пошел. За ним.

Если бы я увидел кого-нибудь из знакомых или просто родственников Серого, я бы, наверное, закричал, что вот эта падла, скорее всего, и есть убийца – и теперь он гуляет спокойненько по городу, а Серый лежит в гробу. Но подтаявшая колонна успела уйти, даже музыки не слышно.

Выслежу, где падла живет, скажу пацанам из сорок восьмого. А они родителям Серого передадут, ну или сами решат, что делать. Витальтоличу, кстати, тоже скажу – он же как раз просил сказать, если Хамадишин объявится на горизонте.

Надо было, наверное, следить как-нибудь умно и грамотно, останавливаясь за столбами, выглядывая из-за угла и прикрываясь попутными прохожими. Но тогда получилась бы игра, а мне играть не хотелось. Хватит, доигрались уже. Все доигрались. Я просто брел за капитаном, пытаясь не отставать, но и не нагонять его сильно. Это оказалось не слишком трудно: мент шел твердо и размеренно, но не слишком быстро, хоть и странным маршрутом, как будто обходил комплекс по периметру, наверное, вынюхивал, не стоят ли где пацаны.

Жил он недалеко от УВД – если, конечно, считать, что Хамадишин пришел домой, – в глубине седьмого комплекса, во второй из трех четырнадцатиэтажек на углу Московского проспекта и Дружбы Народов. Номер дома с лицевой стороны написан не был. Значит, сбоку должен быть. Можно было спросить у пары молодых теток, которые пасли копошившихся в песочнице карапузов, но куда торопиться-то – и зачем обращать на себя внимание, кстати.

Я остановился чуть поодаль и принялся теребить молнию на сапоге, дожидаясь, пока Хамадишин уйдет к подъезду и гарантированно уедет на лифте. Забегу в подъезд и постараюсь услышать, на каком этаже лифт остановился, выскочу во двор и послежу за окнами на том этаже. Могу не успеть, конечно, могу не понять, что за этаж, и могу просто не увидеть свет, который зажжется в окнах с противоположной стороны дома, – быстро такую балду обежать не получится. Попробовать все равно надо.

Один из карапузов заревел, матушка извлекла его из песочницы и принялась ругать, отряхивая. Он заревел сильнее. Второй смотрел на него с холодным любопытством. Его, впрочем, тоже вытащили из песка, и все вместе поплелись к соседнему дому.

Я выждал пару минут и осторожно вошел в подъезд. Поднялся к лифту. Лифт гудел, потом замолчал. Я нажал кнопку и принялся считать, прикидывая, сколько этажей он прошел. Получилось одиннадцать или двенадцать.

Двери с лязгом распахнулись, я начал разворачиваться, чтобы бежать во двор, вздрогнул и застыл. За спиной спросили:

– Ну ты едешь, нет?

Тем самым голосом.

Я шагнул в лифт, развернулся и припал спиной к стенке, хотя мамка за это вечно меня ругала: туда, говорила, плюют и ссут вечно, а ты одеждой и чистой головой лезешь.

Капитан вошел следом, мельком глянул на меня и спросил:

– Какой?

Откуда он взялся-то? За почтой поднимался, что ли? Главное, подошел так незаметно, я вообще ни звука не услышал.

– Выше, – сказал я.

– А я не сказал, какой мне, – улыбнувшись, отметил Хамадишин.

Я пожал плечом и объяснил:

– Последний.

Хамадишин кивнул и вдавил кнопку десятого этажа.

А я похвалил себя за то, что не сказал «четырнадцатый». У Дамира, жившего в похожей башне, только шестнадцатиэтажной, верхний этаж технический, без квартир, и лифт туда не ходит. Может, и здесь так же – тогда я разоблачил бы себя.

Лифт ехал, равномерно гудя и пощелкивая. Чтобы не пялиться на капитана, я разглядывал панель управления лифтом. Кнопки в лифте были как костяшки походного домино, отлитые из твердой черной пластмассы и всунутые в панель ребром. Кнопка первого этажа подплавлена. Кнопка четырнадцатого вроде ничем не отличалась от остальных – скорее всего, там обычный жилой этаж.

Хамадишин мог меня узнать – у ментов все-таки память натренированная. К тому же когда в лицо смотришь, легче разговор завести. Поэтому надо не смотреть в лицо алкашам и авторам из здоровых контор и, наоборот, дерзко глядеть, если готов махаться. Тут я махаться не готов. Хамадишин из здоровой конторы, да и сам слишком здоровый.