Остаток этого влажного и жаркого лета показался Розетте нескончаемым. По мере того как рос живот, ей все больше не хватало Мориса. Она жила вместе с матерью в домике, купленном Захарией, и была все время окружена женщинами, не оставлявшими ее ни на минуту, но чувствовала она себя уязвимой. Она всегда была сильной — и считала себя везучей, — но теперь стала боязливой, мучилась кошмарами и самыми ужасными предчувствиями. «Почему я не уехала с Морисом в феврале? А если с ним что-то не то? Если мы больше не увидимся? Нам не нужно было никогда расставаться!» — плакала она. «Не думай о плохом, Розетта, ведь мысли могут сбываться», — говорила ей Тете.

В сентябре некоторые семейства уже вернулись в город, и среди них и Гортензия с дочерьми. Вальморен остался на плантации, по той причине, что ему еще не удалось заменить управляющего и он был сыт по горло своей женой, как и она — им. Ему не хватало не только управляющего, он не мог рассчитывать и на общество шурина, который уехал в Испанию. Санчо получил известие, что может вступить во владение имеющими определенную ценность, хоть и заброшенными, землями семейства Гарсиа дель Солар. Это неожиданное наследство явилось для Санчо, скорее, лишней головной болью, но он очень хотел еще раз повидать свою страну, в которой не был уже тридцать два года.

Вальморен понемногу восстанавливался после удара благодаря стараниям своей сиделки-монахини — суровой немки, которая была совершенно невосприимчива к вспышкам ярости своего пациента и заставляла его каждый день делать хоть по нескольку шагов и упражнять пострадавшую руку, сжимая набитый шерстью мячик. Кроме того, она лечила его и от недержания, хотя принимаемые меры граничили с унижениями, поскольку были связаны с заменой мокрых пеленок. Тем временем Гортензия обосновалась со своей свитой нянек и другой прислуги в городском доме и вознамерилась наслаждаться наступающим сезоном светской жизни, будучи свободной от этого мужа, который висел на ней гирей. Возможно, ей и удастся устроить все так, чтобы он был жив, раз уж это необходимо, но находился на достаточном от нее удалении.

Прошла всего лишь неделя с тех пор, как семья вернулась в Новый Орлеан, когда Гортензия Гизо, не изменившая своей привычке переделывать шляпки, отправилась со своей сестрой Оливией на улицу Шартре купить ленты и перья, где и встретилась с Розеттой. В последние годы она пару раз видела девушку издалека, и ей не составило труда ее узнать. На Розетте было темное платье из тонкой шерсти и вязаная шаль на плечах, а волосы собраны в пучок, но скромность ее наряда ничуть не снижала горделивости ее облика. Для Гортензии красота этой девушки всегда была провокацией, и больше, чем когда бы то ни было, теперь, когда сама она утопала в жиру. Она знала, что Розетта не уехала с Морисом в Бостон, но никто ей не говорил, что она беременна. И Гортензия мгновенно ощутила сигнал тревоги: этот ребенок, особенно если это будет мальчик, мог стать угрозой ее спокойной жизни. Муж ее, такой слабохарактерный, использует этот предлог, чтобы примириться с Морисом, и все ему простит.

Розетта не обращала никакого внимания на двух дам, пока не оказалась прямо перед ними. Она на шаг отошла в сторону, пропуская их, и в знак приветствия сказала «добрый день» — вежливо, но без тени той униженности, которой белые ожидают от цветных. Гортензия встала прямо перед ней, бросая вызов. «Посмотри-ка, Оливия, на эту нахалку», — сказала она своей сестре, которая удивилась так же, как и Розетта. «И обрати внимание, что на ней — золото! Негритянки не имеют права носить украшения в общественных местах. Она заслуживает порки, верно?» — прибавила она. Сестра, не понимая, что происходит, взяла ее под руку, чтобы увести, но та вырвалась и одним рывком сорвала с Розетты тот медальон, что повесил ей на шею Морис. Девушка попятилась назад, защищая шею, и тогда Гортензия отвесила ей звонкую пощечину.

Розетта всегда жила, пользуясь привилегиями свободной девочки: сначала в доме Вальморена, а потом в школе урсулинок. Она никогда не чувствовала себя рабыней, а ее красота придавала ей уверенности. До этого момента она никогда не подвергалась насилию со стороны белых и понятия не имела о той власти, которую они над ней имеют. Инстинктивно, не понимая ни что она делает, ни к каким последствиям это может привести, она вернула пощечину напавшей на нее незнакомке. Гортензия Гизо, застигнутая врасплох, покачнулась, у нее подвернулся каблук, и она чуть не упала. И стала вопить так, словно в нее вселился сам дьявол, что уже через мгновенье собрало толпу любопытных. Розетта увидела вокруг себя людей, попыталась скрыться, но ее уже держали сзади, и через минуту ее уже арестовали жандармы.

Тете узнала обо всем спустя полчаса, ведь многие были свидетелями случившегося и новость передавалась из уст в уста, дойдя также до ушей Лулы и Виолетты, живших на этой улице, но она не смогла увидеть дочь до самого позднего вечера, когда она отправилась в тюрьму в сопровождении отца Антуана. Святой, знавший тюрьму как свой собственный дом, отстранил охранника и повел Тете по узкому коридору, освещенному парой факелов. Через решетку они смогли разглядеть мужские камеры, а в конце находилась общая камера, куда были набиты женщины. Все были цветными, кроме одной светловолосой девушки — наверное, рабыни. Также там были двое негритят в лохмотьях, они спали, прижавшись к одной из заключенных. Еще у одной на руках был младенец. Пол покрывал тонкий слой соломы, имелось несколько грязных одеял, ведро для естественных надобностей и кувшин с грязной водой для питья; к стоявшему зловонию примешивался явный запах разлагающейся плоти. В слабом свете, который проникал из коридора, Тете увидела Розетту: она сидела в углу между двумя женщинами, завернутая в свою шаль, руки обхватывали живот, а лицо распухло от слез. Тете, ужаснувшись, подбежала обнять дочку и наткнулась на тяжелые кандалы, в которые были закованы щиколотки девушки.

Отец Антуан пришел, подготовившись, поскольку он слишком хорошо знал, в каких условиях содержат заключенных. В его корзине был хлеб и куски сахара, которые он роздал женщинам, и одеяло для Розетты. «Завтра же мы заберем тебя отсюда, Розетта, правда, mon pére?» — произнесла Тете сквозь слезы. Капуцин промолчал.

Единственным объяснением, которое могла дать случившемуся Тете, было то, что Гортензия Гизо решила отомстить за ту обиду, которую она нанесла ее семье, отказавшись ухаживать за Вальмореном. Тете не знала, что оскорблением для этой женщины являлось само существование на этом свете и ее самой, и Розетты. Убитая горем, она пошла в дом Вальморенов, куда клялась никогда не возвращаться, бросилась наземь перед своей бывшей хозяйкой, чтобы молить ее освободить Розетту, а она за это будет ухаживать за ее мужем, сделает все, что ей прикажут, что захотите, сжальтесь, мадам. Гортензия, наполненная ядом злобы, отвела душу, выговорив Тете все, что пришло в голову, а потом приказала вытолкать из своего дома.

Тете делала все возможное, все, что было в ее силах, чтобы облегчить участь Розетты. Она оставляла маленькую Виолетту на попечение Адели или Лулы и каждый день носила еду в тюрьму всем женщинам, потому что была уверена в том, что Розетта разделит со всеми то, что получит, и не могла допустить, чтобы дочь голодала. Ей приходилось оставлять передачи охранникам; в камеру ее пропускали редко, и она не знала, что из того, что она приносит, отдают эти люди заключенным, а сколько забирают себе. Виолетта и Захария взяли на себя расходы, а сама Тете проводила по полночи на кухне за готовкой. Так как при этом она продолжала работать и нужно было ухаживать за новорожденной дочуркой, то от усталости она еле держалась на ногах. Она помнила о том, что тетушка Роза предупреждала заразные болезни кипяченой водой, и умоляла женщин не пить воду из кувшина, даже если они умирают от жажды, а только чай, который она им приносит. В последние месяцы несколько женщин умерло от холеры. Так как по ночам уже было холодно, она раздобыла теплую одежду и одеяла для всех, потому что не могла же только ее дочь быть тепло одетой, но сырая солома на полу и влага, которой сочились стены, уже довели Розетту до болей в груди и вызвали назойливый кашель. Она оказалась не единственной больной. С другой женщиной было хуже: у нее на пораненной кандалами лодыжке была язва, переросшая в гангрену. По настоянию Тете отец Антуан добился, чтобы ему позволили забрать женщину в госпиталь к монахиням. Оставшиеся в камере заключенные больше ее не увидели, но через неделю узнали, что ногу ей отрезали.