заметно меняющих устоявшийся нарратив. Но часто «борцы за правду» просто оказывались обузой, мешающей нормально работать и нарушающей status quo между учеными и партией, тогда их активность старались приглушить.

Глава 10

«Историограф в нашей стране — фигура большая»: идеологические процессы «позднего сталинизма» и развитие историографических исследований в СССР

Еще с 1920-х гг. историографические исследования рассматривались как важнейший инструмент утверждения правильной, марксистско-ленинской (как она понималась) теории исторического процесса. Обязательной составляющей работы историографа была острая критика дворянской, буржуазной и прочей немарксистской исторической мысли. Именно в эти годы зародился и получил свое развитие такой жанр, как критика буржуазной историографии, причем как отечественной, так и зарубежной. Труды, написанные в данном жанре, были ориентированы на разбор исторических исследований не с точки зрения их соответствия фактам или источниковой базе, а с позиции их партийной природы и лояльности действующим идеологическим нормам. Характерной чертой этих работ было стремление навешивать броские и бескомпромиссные политические ярлыки.

После разгрома «школы Покровского» в 1930-е гг. сформировавшиеся в предыдущее десятилетие стандарты историографического исследования никуда не исчезли. Тем не менее, возникла возможность выработать новый, хотя и основанный на советском марксизме, алгоритм историографического поиска и оценок. Новая историческая политика допускала и позитивные интерпретации достижений дореволюционной России, в том числе и научно-исторических. Свою лепту внесли и вернувшиеся из ссылок историки «старой школы», которые стали проводниками дооктябрьской академической культуры и научности в среду советских историков. Не случайно, что именно в эти годы происходит переиздание курсов В. О. Ключевского и С. Ф. Платонова, дореволюционных монографий П. Г. Любомирова, С. Ф. Платонова, Ю. В. Готье и т. д. Был переиздан труд Г. Ф. Миллера «История Сибири», во вступительных статьях к которому была дана чрезвычайно высокая оценка деятельности историка.

Разгром «школы Покровского» и осуждение его концепций создали, несмотря на появление ряда директивных документов, ситуацию неопределенности, когда не ясно было, какие оценки официальные идеологи считают правильными, а какие нет. В этих условиях логичным становится внимание к истории исторической науки, анализу приемлемых и неприемлемых для советской историографии концепций дореволюционных историков.

Отказ от нигилистического взгляда на русскую историю позволял обратиться к ранее находившимся вне исследовательского поля сюжетам. Многие историки «старой школы» заняли ведущие позиции в реформирующейся системе советских научно-исследовательских и образовательных учреждений. Могло показаться, что идет постепенный возврат к ценностям дореволюционной исторической науки. Отнюдь не случайно, что именно в это время возник лозунг «Назад к Ключевскому!», подразумевавший акцент на преемственность дореволюционного и советского периодов в развитии науки.

В таких условиях появились две книги, занявшие ключевое место в развитии отечественной историографической традиции. Имеются в виду «Русская историография» Н. Л. Рубинштейна и «Историография Средних веков» О. Л. Вайнштейна. Их появление отвечало потребностям развития исторической науки, предложив советской науке общую периодизацию истории исторической наук и оценки с точки зрения формационной теории[1571]. В то же время в них доминировал научный подход, и хотя принцип партийности играл в историографическом анализе важную роль, он отнюдь не абсолютизировался. Более того, звучали призывы внимательно отнестись к достижениям предыдущих поколений историков вне зависимости от их классового происхождения, хотя и не забывая о нем. Можно уверенно сказать, что перед нами работы, выполненные в рамках т. н. «академического марксизма», где идеологический компонент в значительной степени оказывался минимизирован.

Практически одновременное появление сразу двух обобщающих монографий некоторые исследователи связывают с особой интеллектуальной атмосферой, царившей в те годы в советской науке. По мнению ряда историков, ее особенностью было «стремление к энциклопедизму»: «Одной из форм научно-исторического варианта энциклопедизма, очевидно, можно считать и создание специальных историографических курсов и соответствующих учебников»[1572]. Думается, что такая «энциклопедичность» объясняется достаточно просто: сама логика развития науки в условиях формирования новой парадигмы требует вначале появления обобщающих трудов, которые задают вектор и направление исследований. В дальнейшем положения, предложенные в них, либо подтверждаются, либо уточняются, либо отвергаются. Кроме того, учебники являлись наиболее удобной формой фиксации «правильных» историографических оценок, распространению их не только в среде специалистов, но в студенческой аудитории. Отнюдь не случайно, что обе книги были написаны в своеобразном жанре на стыке монографического исследования и обобщающего пособия.

На необходимость публикации учебников по историографии указывалось в ходе кампании за внимание к вопросам критики и библиографии, развернувшейся в конце 1930-х — начале 1940-х гг. Так, в конце 1940 г. в редакционной статье «Историка-марксиста» акцентировалось внимание на требовании критического осмысления наследия буржуазных историков, в особенности представителей национальных школ. Острой критике подверглись украинские историки за их пиетет к М. С. Грушевскому. Авторы сетовали: «У нас, в СССР, нет до сих пор критической работы по историографии России… Все это свидетельствует о недостаточном интересе наших историков к вопросам общественной мысли, к вопросам историографии, к критическому освоению наследства и преодолению существующих буржуазных и мелкобуржуазных исторических школ и концепций»[1573]. Таким образом, в условиях советского времени «энциклопедичность» обуславливалась еще и необходимостью обозначить «опорные» идеологические точки во всех периодах истории. Самой удобной формой для этого были как раз учебники, к тому же необходимые для налаживания учебного процесса. Так что идеологические соображения играли не последнюю роль.

Как бы то ни было, но появление историографических работ Вайнштейна и Рубинштейна являлось отражением новой атмосферы в исторической науке. Советские историки стали значительно терпимее к небольшевистской историографии, стремясь выявить в ней полезные для них достижения. К началу 1940-х гг. в историографических исследованиях был достигнут своеобразный баланс между объективизмом и партийностью. Впрочем, в научном сообществе советских историков никуда не исчезла и другая черта — настороженное отношение к дореволюционной науке. Широко известен факт, что по идеологическим соображениям в Историкоархивном институте было сорвано заседание памяти А. С. Лаппо-Данилевского[1574].

Идеологическая машина продолжала акцентировать внимание историков на особой значимости историографических исследований и в послевоенное время. Именно в эти годы история науки приобретает особое идеологическое значение, превратившись в предмет неустанного внимания со стороны контролирующих инстанций. В крупнейшем идеологическом органе СССР газете «Культура и жизнь» находим статью Е. Н. Городецкого, курировавшего в Отделе пропаганды и агитации ЦК историческую науку. В ней оценивалась попытка Института истории АН СССР составить первый пятилетний план научно-исследовательской работы. Помимо прочего было написано: «Советская наука еще не сумела преодолеть то отставание в разработке проблем историографии, которое было свойственно дореволюционной исторической науке.»[1575].

Историографические исследования в 1940-е гг., подстегиваемые как внутренними законами развития науки, так и идеологическими условиями, требовавшими интенсификации борьбы с буржуазной историографией, приобрели особый размах. Может быть не самым распространенным, но все же заметным сегментом