конкретизировать, какого Марра знал и уважал покойный востоковед. Ему было необходимо указать на это без специальных уточнений, все равно молодое поколение и идеологи знали только послереволюционного, советского Марра, творца яфетической, официально признанной единственно верной теории языка.

Подгоняя под пропагандируемый советской идеологией в послевоенное время канон идеального русского ученого, не замыкающегося в тиши кабинетов и библиотек, а являющегося активным популяризатором научного знания[1586], И. Н. Бороздин писал: «Занимаясь по преимуществу специальными исследованиями, Б. А. в то же время никогда не забывал и о задачах популяризации исторических знаний. В этом также сказывается привлекательная черта русского ученого, не замыкающегося в глухие стены своего кабинета»[1587].

Ключевой проблемой, мешавшей окончательной реабилитации Тураева в глазах советских историков, являлось то, что ученый «был чужд марксизму». Но автор статьи нашел выход в том, что признал несоответствие теоретико-методологических взглядов Тураева («Советская историческая наука отбрасывает идеалистическое мировоззрение и идеалистические концепции Б. А. Тураева»[1588]) марксизму, но подчеркнул, что «его исследования, основанные на точнейшем и детальном изучении первоисточников, представляют огромный научный интерес и значение. Его научное наследие имеет большое значение»[1589].

Таким образом, И. Н. Бороздин предложил классический в своем роде очерк, ярко демонстрирующий методы «советизации» образа покойного классика исторической науки, при этом немарксиста. Вот только подобные ухищрения не спасли описанные выше работы от острой критики.

Итак, интерес в послевоенное время к историографии был существенным. Он вписывался в общий контекст повышенного внимания к истории науки. Очевидно, что это носило со стороны ученых научный интерес, а со стороны власти — идеологический. Возникало естественное желание упорядочить и направить эти исследования. Эту задачу должна была решать новая академическая структура.

В первые годы после окончания Великой Отечественной войны в Академии наук СССР при активной поддержке С. И. Вавилова, президента Академии, разворачивался проект по изучению истории отечественной науки. Для его реализации создавались специальные комиссии, издательские серии, проводились конференции. В русле этого проекта и была сформирована Комиссия по истории исторических наук.

Официально данная структура начала свое существование 29 мая 1946 г. в составе учреждений Отделения истории и философии АН СССР[1590]. Комиссию возглавил академик В. П. Волгин, заместителем стал академик Б. Д. Греков. Таким образом, комиссии изначально придавали большое значение и статус. Задачей комиссии официально назывались «разработка истории исторической науки и направление исследовательской деятельности в этой области»[1591]. В то же время не забывалось и о критическом осмыслении наследства русской исторической науки.

Одним из ключевых, но так, по сути, и не реализованных проектов новой структуры стало издание историографической серии «Научное наследство»[1592].

Судя по отчету, его объем составлял 47 п. л.[1593] В издание должны были войти неопубликованные труды В. Н. Татищева (подготовка А. И. Андреева), С. М. Соловьева (подготовка Н. Л. Рубинштейна), П. П. Пекарского (подготовка Т. И. Райнова), Д. М. Петрушевского (подготовка В. М. Лавровского) и др. Кроме того, в сборник дополнительно были включены материалы из архива В. О. Ключевского, часть которого была приобретена Комиссией по истории исторических наук и Институтом истории АН СССР, а также переписка П. Г. Виноградова и статья А. Н. Савина[1594].

Помимо изучения наследия классиков отечественной исторической науки, в силу требований времени, важнейшей задачей комиссии стало изучение исторических взглядов русских общественных деятелей, преимущественно революционных демократов, и разоблачение реакционных фашистских историков[1595].

В планах на 1948 г. стоял второй том «Научного наследства», в который должны были войти сочинения Н. Г. Чернышевского, С. В. Ешевского, В. О. Ключевского, Н. А. Попова, Н. И. Кареева, И. В. Лучицкого и др.[1596] Заметим, что состав историков, выбранных для публикации, вполне демократичен: рядом с классиком революционно-демократической мысли Н. Г. Чернышевским стоит весьма консервативный Н. А. Попов. Это свидетельствует о том, что сотрудники комиссии ставили своей целью целостное изучение истории исторической науки во всех ее оттенках.

Историографический и идеологический каноны требовали и внимательного отношения к наследию более или менее идейно близких большевизму демократических мыслителей: в плане находим сборник «Исторические взгляды революционных демократов» (А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов) (авторы Б. П. Козьмин, А. В. Предтеченский, Р. А. Таубин и др.)[1597].

Таким образом, планов было немало, но их реализация оказалась в тесной зависимости от идеологических процессов, проходивших в стране. В 1948 г. развернулась кампания по борьбе с «буржуазным объективизмом». Одним из ее лозунгов в исторической науке стала борьба с отсутствием принципиальной партийности в анализе наследия буржуазных историков, как отечественных, так и зарубежных. Официальные идеологи стремились усилить критический элемент в изучении истории исторической науки, историографические исследования интересовали их только с позиции утверждения единственно верной точки зрения на исторические события. Форменному разгрому подверглись книги Рубинштейна[1598] и Вайнштейна[1599]. Критические выпады прозвучали в адрес работ С. Н. Валка[1600], А. И. Андреева[1601]и А. И. Яковлева[1602]. Все они обвинялись в том, что не сумели показать коренного отличия советской исторической науки от предшествующей. Наоборот, они указали на то, что советские историки являются продолжателями традиций дореволюционной науки. Была свернута работа А. А. Зимина над диссертацией, посвященной В. О. Ключевскому[1603].

Для уяснения директив идеологических органов любопытно рассмотреть выступление Е. Н. Городецкого на обсуждении «Русской историографии» Н. Л. Рубинштейна в Министерстве просвещения в мае 1948 г. Городецкий работал тогда в Отделе науки Управления пропаганды и агитации в должности заместителя заведующего. Таким образом, он выступал в роли транслятора официальной точки зрения. Отнюдь не случайным было то, что его выступление оказалось последним, как бы подводящим итоги совещанию.

Городецкий с удовлетворением указал на то внимание, которое вызвало обсуждение книги. Он дал понять, что обсуждение книги Н. Л. Рубинштейна — это повод разобрать сложившуюся ситуацию в исторической науке в целом, которая имела все признаки неблагополучия. Далее он подчеркнул, что историографические вопросы тесно связаны с общеметодологическими проблемами: «…Историография — это теоретическое осмысливание исторических процессов и всего хода исторической науки». В данном случае подразумевалось, что историограф должен следить за методологической чистотой, бороться против «протаскивания буржуазной идеологии, буржуазный теорий в работах советских историков»[1604]. Особенное беспокойство докладчика вызывало некритическое отношение советских специалистов к теориям дореволюционных историков: «Обсуждение вопросов историографии — это прежде всего выяснение нашего отношения к наследству, доставшемуся нам от дворянской и буржуазной историографии. Этот вопрос имеет актуальное значение, ибо за последнее время выявилась тенденция искать родство не в революционных демократических традициях русской исторической науки, а в дворянской