— А ты чего бежишь?

Тимми отшатнулся и залился краской, Рыжий заржал:

— Как девка!

Артур понял, что парень не хочет раздеваться, ведь тогда ему придется снимать бандану. Увидят, что у него нет ушей, поймут: он был рабом, и о человеческом отношении можно будет забыть.

— Не видишь, дурно ему! — заорал Артур. — Красный весь. Сейчас его удар хватит, и Маузер вам кишки выпустит! А ну разойдись!

Послушались, расступились, и Тимми выскользнул на улицу.

— Странный он какой-то, — пробормотал кто-то из дезертиров.

Артур разделся, придвинул ботинки к стене и, с трудом открыв плотно пригнанную дверь, шагнул во влажную жару.

* * *

Хамло печалился, третьи сутки не выходил из дому и толком не спал. Стоило сомкнуть веки, ему виделись горящие дома и танкеры, ползущие по кукурузным полям, небо затягивало дымом пожарищ. До переговоров с топливниками была надежда, что удастся отбиться, а когда переговоры провалились, надежды не осталось. Да, есть гранаты, есть даже мины, изготовленные харьковскими умельцами специально против танкеров, но этого недостаточно. Урожай погибнет, фермы будут разорены…

В спальню ворвался младший брат, Жихарь. Был он рыж, высок и придурковат, ему доверяли уборку во дворе. Не на поле же гнать — родная кровь как-никак.

— Там! — замахал Жихарь ручищами, выпучив глаза. — Круча передал, зовет… какой-то Мазер на связи! Срочно, грят!

Хамло вмиг оживился, соскочил с кровати и ломанулся к радиоточке. Оттеснив Кручу от радио, надел наушники и заорал странное слово, которому его научил Маузер:

— Прием!

— Привет, друг, плохие новости, — отчитался Маузер, — сегодня-завтра Омега будет переходить Разлом. С мостами, как я понял, не получилось?

— Какой там! — Забыв, что его не видят, Хамло махнул рукой. — Сам знаешь, что у каждой переправы их гарнизон. Так охраняют, что жуть! Не подберешься даже посмотреть! Прав ты был, но сезон назад тебе никто не верил.

— Связывайся с остальными. Надо поговорить.

— А чего говорить-то? Бежать надо! Всё, погибель нам!

— Да что ты как баба! Я знаю, что делать. Говори, где сходка.

— А-а-а… э-э-э… У Кобылыча?

— Дурак! К Москве ближе. Давай у тебя, в Люберцах. Созывай всех глав кланов. Орден не трогай. Орден с Омегой заодно. Как что прояснится — вызывай меня… Да, вооружай людей, не жмись, раздавай всё. Понял?

— Понял, — уронил Хамло и сник. Благо, успел семью в сопровождении Козыря и Бабая на север отправить. И то вопрос, хорошо ли это. Там некроз и симбионты, не случилось бы чего. После сходки, наверное, стоит и самому драпануть. Самое ценное забрать — и бежать. Жизнь-то одна.

* * *

Банька действительно бодрила. Тело пахло свежестью и мылом. Мужики выходили довольные, красные. Тимми, толкущийся у колодца, выглядел обиженным.

— Зря, Тимоха! — пробасил Курганник. — Сходил бы, там уже не так жарко.

Тимми зыркнул и отвернулся. Вскоре появился Кобылыч, от радости на его лице не осталось и следа. Рядом шел угрюмый Маузер.

— Сейчас мы с Кобылычем быстро моемся, а вы собирайтесь.

В каменном двухэтажном доме рыдали. Пищали дети. Туда-сюда сновали мужики с тележками. Приближалась Омега — главы кланов понимали, что их ждет смерть, и спасали добро, вывозили семьи. На север уже устремились орды беженцев. Мирные фермеры, наслушавшись о зверствах омеговцев, потянулись вслед за бандитами.

Артура подергали за рукав — обернулся.

— Ты все понял, да? — тихо спросил Тимми.

— Я буду молчать, — пообещал Артур.

Маузер управился быстро, смыл налипшую пыль и вроде бы даже помолодел. Команда ждала его возле колодца в полном боевом облачении, бойцы Артура сверкали розовыми лысинами. По другую сторону колодца толпились косматые местные, было их человек двадцать. Из всех только Кобылыч не носил бороды.

— По машинам! — скомандовал Маузер и сел за руль самохода.

Следом поехали два бронированных грузовика с желто-коричневым логотипом люберецких кормильцев.

* * *

На самом деле Кобылыча звали Сэмом. Кобылычем его окрестили в детстве за лошадиную физиономию, унаследованную от покойной матери. Сначала Сэм дулся, потом привык и сжился с прозвищем. Чего обижаться — мало того что рожей не вышел, еще и вкалывает с утра до ночи, как лошадь.

По каменной лестнице Сэм поднялся на крепостную стену, окинул взглядом вспаханные поля. Не так давно тут зеленела кукуруза, шелестела листьями; на поле у холма собрали пшеницу, оно еще золотилось разбросанным сеном.

Такого больше не будет. Хорошо, если поселятся здесь другие фермеры, не дадут полям погибнуть. А если омеговцы крепость облюбуют? Затопчут всё, понастроят казарм, плодородную землю щебнем засыпят. Жалко. И дом жалко.

Родители Сэма переехали сюда из-под Киева, нашли воду, вырыли колодец, людей собрали, а потом стену эту всей общиной строили, а укреплял ее уже Сэм, вот этими вот руками! Он сжал кулаки и ударил стену, лбом ткнулся в камни. По щеке скатилась слеза.

Успокоившись, Сэм спустился и пошел домой.

Майк смерчем носился по комнатам, казалось, что это он перевернул все вверх дном и разбросал вещи. Причитая, Мила лихорадочно собиралась, набивала мешки вещами, ложками, казанками, тарелками. Мужа она пока не видела. Зато Майк заметил отца, напрыгнул с разбегу, обхватил руками и ногами и спросил, запрокинув голову:

— Папка, а дядя Маузер сделает мне летучего змея?

Сэм пригладил его русые вихры:

— Он занят, сынок. Война. Бегти надо.

— Война! — воскликнул Майк, отпустил отца, пронесся по комнате и сделал вид, будто стреляет из пистолета. — Это здорово! Ба-бам! А почему мы уходим?

— Потому что нас будут убивать.

Мила ойкнула, выронила подушку, закусила руку и взвыла. Из глаз брызнули слезы.

— Папка! Никто нас не убьет! У нас много-много ружьев! Я видел, они в сарае! Мы сами кого угодно убьем!

— Убьем, — кивнул Сэм и обнял жену, — но попозже. Дорогая, тебе долго?

— Всё-о-о-о…

— Лишнего не берите, там все есть. Кашля вас отвезет. Кашля, ты где?

На пороге беззвучно появился тощий косматый старик, кашлянул в кулак. Сначала все думали, что у него чахотка и он вот-вот помрет, но Кашля, похоже, решил пережить самого Кобылыча.

— Давай скорее, а то сердце кровью обольется. — Кобылыч повел плачущую жену к выходу.

Майк наконец сообразил: происходит что-то скверное, и заревел в голос. Кашля взял его за руку и потянул к выходу, приговаривая:

— Ай-я-яй, ты мужчина, а мужчины не плачут. Посмотри на папу, видишь, у него глаза сухие!