в Тринадцати Ветрах Прогуливаясь неторопливо в компании пожилой дамы, Гийом снисходительно сносил шуточки в свой адрес со стороны молодых женщин и даже девушек, сердца которых начинали трепетать, а щеки заливал румянец, если он отвечал им улыбкой.

Вернувшись домой, мадемуазель Леусуа тут же принялась за обещанное письмо, с которым ознакомила и Гийома, сопроводив некоторыми комментариями. Он молча слушал ее, но когда она посыпала песком и складывала вчетверо исписанный листок, он вдруг спросил:

– Раз уж вы решились мне помогать, почему вы заставили меня так долго томиться в неизвестности? Если бы я сам не приехал сегодня утром…

Впервые за время их долгой беседы она улыбнулась ему своей лукавой улыбкой, которая так нравилась Гийому:

– Я и сама собиралась зайти к тебе сегодня! Мне стало уже казаться, что ты слишком медлишь, а у нас не так много времени, чтобы растрачивать его впустую.

– А не могли бы вы прийти пораньше?

– Разумеется, нет! Ты заслуживаешь того, чтобы хорошенько тебя проучить. Вот, возьми это письмо, – сказала она, протягивая ему листок бумаги, но не сразу выпуская его из рук. – Не забывай, я помогу тебе при одном условии. Я не стану скрывать, что, соглашаясь помочь тебе, я думаю прежде всего о твоей жене и твоих детях! Нужно – ты слышишь? – просто необходимо, чтобы леди Тримэйн уехала сразу же, как только она разрешится от бремени. И как можно дальше от Тринадцати Ветров!

– Мне будет очень трудно выполнить это условие. Она – у себя дома в Овеньере. А о том, чтобы она вернулась к своей матери, не может быть и речи.

– Я знаю! Но разве на земле нет другого места, кроме Англии и Котантена? А Франция, Швейцария, Италия, Голландия? К тому же ты достаточно богат, чтобы обеспечить им достойное содержание, где бы они не находились, там, где им захочется жить, – ей и ее ребенку…

Она сняла очки, положила их на столик перед собой и осторожно протерла усталые глаза:

– А теперь, тебе пора уходить! Надеюсь, тебе не составить труда нанять коляску на почтовой станции в Брикебеке…

Гийом склонился над ней, чтобы поцеловать на прощание. На этот раз оба не оттолкнула его и даже прижалась на мгновение к его плечу, прежде чем вернуть ему поцелуй:

– Просто представить себе не могу, что же такое тебе надо совершить, чтобы я смогла по-настоящему на тебя рассердиться! Твое несчастье заключается в том, что женщины просто не в силах противостоять тебе… Ах! Чуть не забыла: ты не должен ездить туда постоянно. Проводишь мадемуазель Лёду, а потом тебе сообщат, когда можно будет еще приехать!.. Обещай мне это!

Разве можно поступить иначе, когда ты испытываешь признательность к кому-либо! Конечно, Гийом дал обещание, а затем поспешил вернуться к себе, не забыв перед этим заскочить в мэрию и исполнить кое-какие обязанности в качестве муниципального служащего… В тот же день после обеда он поспешил в Брикебек, заявив, что его срочно вызывают в Гранвиль: как раз накануне он получил письмо от своего друга Вомартена. Оно было как нельзя кстати, так как его можно было использовать как предлог, хотя в письме и не содержалось ничего подобного – только рассказ о каких-то семейных делах и кое-какие счета. Благодаря ему Гийом мог надеяться провести целых два дня с Мари-Дус. Забыв всякую предосторожность, он грезил только теми несколькими мгновениями счастья, которые он намеревался украсть у судьбы…

14 июля этого восхитительного 1790 года, напоенного надеждой, вся Франция пышно праздновала день Коммуны. В Париже помпезное празднество по этому случаю было организовано на античный манер: нескончаемые вереницы молодых девушек, одетых в белые одежды и увенчанных цветами, пели гимны во славу Отечества во время торжественного богослужения, которое проводил знаменитый Талейран-Перигор, известный в то время как епископ Отенский. Пока тысячи зрителей под лучами палящего солнца проливали по этому поводу нескончаемые слезы умиления, в Валони новая Национальная гвардия принимала присягу при пронизывающем насквозь северном ветре, который был готов разорвать на части развевающиеся флаги. В Шербурге было еще хуже: приходский священник церкви Пресвятой троицы отважился при шквалистом ветре служить мессу перед алтарем, укрепленным на земле на четырех опорах, словно мачта корабля, установленного посередине верфи в Шантрейде. Автор этого блестящего проекта заботливо предусмотрел четыре перильца, ведущие к вышеописанному алтарю, которые были украшены цветами, но оказались совершенно бесполезными. Подобное сооружение являло собой пример героизма и должно было надолго запечатлеться в памяти обитателей хижин, но Жозеф Энгуль при виде всего этого чуть не умер со смеху. Ко всему прочему примешался дождь, и иллюминации, которая, как предполагалось, должна была вспыхнуть и осветить город при первых звуках канона, хватило ненадолго.

Похожие трудности обнаружились и в Сен-Васте. Хотя намерения были более скромными, и алтарь во славу Отечества, установленный в Потери, в самом сердце городка, представлял гораздо меньшую опасность для жизни зрителей и участников праздничной церемонии, было очень сыро, так как ливень не прекращался ни на минуту. Мужественный хозяин имения Тринадцать Ветров и близлежащих строений Тремэн, отсутствие которого могло бы быть плохо расценено, согласился, правда не без колебаний, мокнуть под проливным дождем в своем прекрасном камзоле из тонкого зеленого драпа с золочеными пуговицами, слушая пение местных девственниц, одетых во все белое. Все было довольно мило, но Гийому показалось, что было бы лучше, если бы девушки во время пения своих гимнов не разбрасывали бы пригоршни мокрых лепестков, так как большая часть их, вместо того чтобы ссыпаться на алтарь, разносилась во все стороны ветром. Это зрелище было причудливо, но несколько утомительно. Что же до дерева Свободы, которое было посажено утром того же дня, то ко времени праздника его ветви опасно поникли. Впрочем, все были счастливы и веселились, что радовало Гийома…

Новые времена, отменяя старые привилегии, привнося в жизнь больше справедливости и стараясь тем самым устранить неравенство, могли бы стать прологом к лучшему будущему для молодежи, перед которой открывались прекрасные перспективы. Если бы революция смогла уберечь себя от злоупотреблений, она была бы полезна обществу, но сможет ли она сделать это? Глядя на Адриана Амеля, щеголявшего на площади перед муниципалитетом, нацепив трехцветные повязки, Тремэн испытывал в этом некоторые сомнения: этот пижон источал лишь язвительность и обозленность, поэтому Гийом начал уже сожалеть о том, что в свое время способствовал тому, чтобы он и его сестра поселились в Ридовиле – слишком уж это близко от Тринадцати Ветров. Адель внушала ему сострадание, жалуясь на то, что ее мать издевалась над