Штатный вопрос считался ключевым. Когда всё вернется к старому, предприятие должно быть к этому готово. В свете этого важно было сохранить производственные сооружения и квалифицированный технический персонал. Наиболее квалифицированные инженеры, обосновавшиеся после революции в Швеции или других странах, продолжали получать зарплату, чтобы быть готовыми участвовать в восстановлении деятельности, когда придет время. Еще в 1939 году 71 сотрудник (а в случае смерти – их родственники) в разных странах получали от «Бранобеля» зарплату или материальную поддержку, в том числе инженеры Кристиан Ваннебу, Кнут Мальм, Рагнар Вернер и Эрик Делин, а также начальники головных контор «Бранобеля» братья Оскар и Альбин Кристоферсон.3

С такой же заботой компания относилась к сотрудникам, оставшимся в России, хотя, по естественным причинам, в данном случае речь шла о более спорадической поддержке. Перед отъездом из Петрограда осенью 1918 года Йоста собрал ведущих служащих и инженеров и сообщил, что в связи с его отъездом правление передает им ответственность за «Бранобель». Он попросил их не уходить с предприятия и пообещал поддержать их материально. В то же время им настоятельно рекомендовали держаться в стороне от политики. Подобные собрания со служащими Артур Лесснер провел на Северном Кавказе и в Баку.

Просьбы Йосты были встречены полной поддержкой – персонал нобелевских предприятий был глубоко солидарен со своим работодателем. «Доверие, которое оказывало мне товарищество, основывалось на лояльности, которую я много раз демонстрировал, – пояснил один из ведущих служащих в Баку, который проработал 43 года в «Бранобеле», порой в тесном сотрудничестве с К. В. Хагелином, добавив: – Поэтому мое желание и мое поведение после советизации, разумеется, совпадали с интересами нефтяного товарищества, и, конечно, я бы приветствовал его возвращение в форме концессии или в другой форме».

Бывших нобелевских служащих ценило не только правление самого товарищества. Как было указано, сразу же после национализации Хагелину предложили стать техническим директором нефтяной промышленности в Баку, но он отказался. На нобелевцев, которые, по словам члена Национального нефтяного совета, отличались «работоспособностью, деловитостью и знанием дела», был большой спрос, поэтому при наборе инженеров и служащих для укомплектования национализированной нефтяной промышленности им отдавалось предпочтение. Были те, кто категорически отказались сотрудничать с новым режимом, но многие приняли предложение, поступив на работу к новым владельцам, в Главконефть и на промыслы. Этот процесс называли «нобелизацией» российской нефтяной промышленности.

В первые годы «нобелизация» шла достаточно безболезненно, поскольку интересы сторон совпадали. Инженерам и служащим надо было содержать себя и свои семьи, а советская власть остро нуждалась в специалистах. Первоначально никаких принудительных мер не предпринималось, но в начале 1920 года был объявлен повсеместный учет «лиц в возрасте от 18 до 50 лет», работающих в нефтяной промышленности. А в следующем году отношения между властями и бывшими нобелевцами радикально ухудшились, что было связано с материальной помощью, получаемой из‑за рубежа.

Показательный процесс как репрессивный инструмент – политический жанр, который связывают обычно с 1930‑ми годами, но на самом деле этот метод начал практиковаться гораздо раньше. Первый крупный процесс был проведен в 1921 году против так называемой Петроградской боевой организации. Ее якобы возглавлял профессор географии Владимир Таганцев, обвиняемый в незаконном хранении крупных сумм денег и в том, что он помогал людям бежать за границу. Другим обвиняемым был профессор Михаил Тихвинский, начальник химической лаборатории Главконефти и бывший химик-консультант «Бранобеля». Оба были расстреляны в конце августа вместе с 60 другими лицами. Тихвинский был социалистом и лично знал Ленина, который на вопрос, можно ли принимать присылаемые нобелевские деньги, будто бы ответил, что не возражает «против того, чтобы к нам притекало золото из‑за границы, только бы мы поменьше посылали его туда». Тем не менее Тихвинский был казнен. Целью процесса было не правосудие, а показать, что разобраться могут с любым, независимо от того, виновен ли он или нет.

После процесса над Таганцевым 31 августа был арестован голландский подданный Василий Гармсен, бывший заведующий керосиновым отделом в правлении «Бранобеля», теперь начальник Петроградского нефтяного комитета. Совместно с Тихвинским его обвинили в распределении среди бывших нобелевцев присылаемых из‑за границы денег, равно как в передаче Таганцеву статистических данных о бывшем «Бранобеле». Несколько дней спустя были арестованы еще восемь человек, связанных с «Бранобелем», также обвиняемых в незаконном обращении с иностранной валютой, и началось следствие. Один из обвиняемых был близок к нобелевской семье и в частном плане: сводный брат Яльмара Крусселя Адриан Бёттхер, бывший чиновник правления «Бранобеля», а затем инспектор Главнефти в Петрограде.

Отрицать факт получения денег из‑за границы от семьи Нобель было невозможно. Предприятие всячески старалось помочь своим сотрудникам материально, и, кроме того, в 1921 году в России царил голод. Поэтому многие бывшие крупные российские предприниматели в Париже, в том числе Эммануил, Йоста и Эмиль, пожертвовали по 3000 франков каждый в специальный фонд поддержки, хотя, по словам Эммануила, они понимали, что «до тех пор, пока существует большевистский режим и его вожди, средства эти, даже в форме съестных припасов, являются поддержкой большевиков».

Гармсен признал себя виновным в предъявленных ему обвинениях, заявив, что в Петрограде от 20 до 30 человек получают поддержку от Нобеля. Курьерами были как контрабандисты, так и дипломаты, а также официальные представители по борьбе с голодом. Среди последних был всемирно известный писатель Максим Горький, допросить которого не могли, поскольку он одновременно с арестами эмигрировал. О каких суммах могла идти речь, неясно: цифру, указанную в обвинительном акте (200 миллионов рублей в месяц), проверить невозможно. Что касается производственно-статистических показателей, якобы переданных Таганцеву, Гармсен смог доказать, что они взяты из ежегодных отчетов «Бранобеля», опубликованных в прессе, и поэтому не могут считаться конфиденциальными.

Утверждалось, что арестованные являются частью всеобъемлющей и широко разветвленной диверсионной организации, которая, по мнению ЧК, «в нужный момент по мановению Центра приостановит производство столь важной, как нефтяная, промышленности, чем нанесут губительный удар Советской Республике». Под «Центром» понимался, судя по всему, «Российский торгово-промышленный и финансовый союз», или «Торгпром», организация русских предпринимателей в эмиграции, которая была учреждена в Париже в 1920 году и в которой «Бранобель» в лице Йосты играл ведущую роль.

Хотя «Бранобель» был заинтересован в свержении большевистского режима, разговоры о заговоре и саботаже были, конечно, сильно преувеличены. Деньги, заявил Гармсен на допросах, переводились без каких‑либо встречных требований в отношении «определенной антисоветской работы»: «Н[обель] продолжал присылать деньги, потому что он считал себя хозяином, да и мы считали его тем же. Мы были убеждены, что рано или поздно нефтяные промыслы придется вернуть настоящему хозяину. Мы не работали определенно во вред советской власти, но, конечно, ничего не делали и в пользу ее».