Раздался звон металла о металл, разнёсся над полем. Колдун упал на колени, вскинул руки, старея на глазах — лицо покрылось морщинами, спина согнулась, с волос сбежала краска, они побелели. Но он не умер, а, видно, только утратил силы. Василий, тяжело дыша, стоял и смотрел.

В это время сюда прискакали первые всадники. Впереди других на чужой лошади летела Марьяша.

— Васенька! — воскликнула она, спрыгивая на землю. Он поймал её в объятия.

А над землей всё плыл, плыл отголосок кузнечного звона.

Глава 27. Василий возвращается туда и обратно

Казимира связали и увезли в карете под стражей. Он не сопротивлялся и не произнёс ни слова — глубокий старик с трясущейся головой и слабыми ногами. Казалось, что и не понимал, где находится. На всякий случай ему не поверили и не спускали глаз, потому как если он в чём и знал толк, то в притворстве.

Ещё когда его приволокли под руки и бросили на траву, чтобы спутать ремнями, все местные выскочили на дорогу, проверили, что границы больше нет, и на радостях сплясали — кто сам по себе, кто пытался вести хоровод.

— Ух, хорошо! — кричали они. — Волюшка наша настала! А всё одно из Перловки-то не уйдём...

В это самое время — карета ещё не отъехала — на дороге показалась толпа. Шли от Рыбьего холма, от Нижних Пеструшек, шли с косами, с топорами и дубинами. Может, и хорошо, что пропустили сражение. Крови точно пролилось бы больше.

Люди выслушали с суровыми лицами, что произошло. Посмотрели на царевича — он сидел в стороне с отцом и матерью, и те всё плакали, всё порывались встать на колени.

— А что ж с колдуном-то? — спросил рослый мужик и рубанул воздух рукой. — Порешить, да и всё!

Казимира едва не вытащили из кареты и не убили прямо тут. Людей насилу успокоили, сказали, что здесь не то время и место, чтобы землю кровью заливать, а раз уж попался, то бросят его в темницу, да и князю Вадиму весть пошлют. И его это старый враг. А нынче веселие.

Пускай и неохотно, люди согласились, утихли, и карета отбыла в сопровождении двух десятков воинов, и Горыня отправился с ними. Царь и царица решили, что останутся.

Хотя, по счастью, никто не получил смертельных ран, всё-таки бабке Ярогневе пришлось повозиться. Она то и дело гоняла Неждану и Незвану за чем-нибудь — за полотном, за особой травой, за водой. Помогала им и Марьяша, закусив губы. Василий не сразу понял, в чём дело — вроде победили, все живы, а она...

Потом догадался, что Марьяша сегодня впервые услышала о судьбе матери.

— Знаешь, она тут недалеко, — сказал он, — твоя мать. Я могу тебя отвести, границы больше нет, только... Ей было очень плохо из-за того, что она вас оставила, и она постаралась забыть. Может, она тебя не узнает сразу, но это не со зла, понимаешь?

Марьяша молча кивнула. Быстрая слезинка скатилась по её щеке.

— Ничего, — прошептала она. — Ничего. Я всё думала, она своею волей нас покинула, всё не хотела верить, что она так-то могла... Теперь знаю, что она бы нас не бросила. Иного мне и не надобно.

Тут Ярогнева поторопила их, и они разошлись — Марьяша убежала за полотном, а Василий помог одному из дружинников дохромать до корчмы. По пути думал, не пёс ли его подрал, но не решился спросить.

Пёс был тут же во дворе. Какой-то умник дал ему целую баранью ногу, и Волк теперь в каждом видел угрозу и исходил подозрением. Василий решил, что разберётся с этим позже.

Недалеко от моста лежал Завид, уже перевязанный. Умила обняла его, уткнулась лицом в густой мех на его шее и как будто не слышала, что мать и отец зовут её, упрашивают отойти. Сама израненная, растрёпанная, укрытая одним только одеялом — первым, что её матери попалось под руку, — она не двигалась, только пальцы её поглаживали волчью морду, а он всё пытался их лизнуть.

— Да не помрёт он, девка! — с досадой говорила ей Ярогнева. — Ты бы уж хоть постыдилась, рубаху надела... Люди глядят! Да тебя и саму перевязать надобно.

Но Умиле было всё равно, как будто для неё не осталось ни луга, ни озера, ни корчмы, ни всех, кто сновал мимо, ища, где бы отдохнуть, или предлагая помощь другим. Тогда местные просто заслонили их спинами, встали стеной, чтобы ничьи любопытные глаза не заметили лишнего. Хотя и так уж достаточно глаз видело, как слетел звериный облик, будто морок развеялся, и уже не медведица — обнажённая девушка, покрытая своей и чужой кровью, стояла на коленях перед волком.

Её отец предусмотрительно вернул человеческий вид где-то в кустах у озера. Правда, не сразу докричался, чтобы принесли одежду. Теперь он то костерил Завида, то, заламывая пальцы, упрашивал дочь уйти в дом, чтобы мать о ней позаботилась. Обещал, что сам приглядит за этим убогим, так уж и быть.

— А я вона что отыскал! — верещал Хохлик, путаясь под ногами. Он всем мешал, и его гнали, только Василий по доброте посмотрел: вроде клык.

Но он теперь спешил за горячей водой, потому тут же и ушёл, не выказав особого восторга.

Тихомир о чём-то поговорил с Борисом. Разговор вышел короткий и, видно, безрадостный. Сразу после этого староста широким шагом подошёл к Ярогневе и приказал: