Более успешно французы действовали на юге, где Ришелье вновь задумал создать против испанцев Северо-Итальянскую лигу[1163] и предпринял две удачные операции — против Франш-Конте[1164] и на Вальтеллине. Последнюю операцию провел Роан (Роган), бывший вождь гугенотов, чья вера, как ожидалось, приведет его в стан протестантской партии в Граубюндене, настроенной против испанцев. Ожидания оправдались, швейцарцы под руководством одного из своих пасторов, непримиримого Юрга Енача, поднялись на завоевание и превращение в другую религию Вальтеллины. Войска, посланные из Тироля и Милана, потерпели поражение в четырех боях, и им пришлось оставить долину на попечение Роана, швейцарского пастора и французского короля. Но это было единственное значительное достижение Ришелье за весь 1635 год, и он должен был благодарить за него не свои войска, а персонально Роана и его религиозных сподвижников.

Дипломатия кардинала и его политические амбиции совершенно не соответствовали реальному военному потенциалу страны. Он знал об этом и старался как можно дольше уходить от большой войны. Когда она стала неизбежной, Ришелье потребовал от Фекьера набирать рекрутов в Германии[1165], ссылаясь на то, что французские войска ненадежны, плохо подготовлены, склонны к дезертирству и состоят в основном из протестантов[1166]. Еще одну проблему создавало дворянство. Феодальное отношение к армии все еще сохранялось, любая война означала усиление власти молодых дворян, набиравших полки на своих землях, и дворянство, особенно молодое, всегда было проклятием для Ришелье. Он опасался новой вспышки их претензий к монархии.

Кроме всего прочего, они отличались своеволием и разнузданностью. Один молодой господин, когда ему пообещали сообщить королю о плохом поведении его роты, ударил по голове стоявшего рядом офицера и сказал: «Доложите королю и об этом тоже»[1167]. Имея такую армию, Ришелье вряд ли мог справиться с Габсбургами и испанскими войсками.

С 1633 года Ришелье пытался завлечь на свою сторону Бернхарда Саксен-Веймарского. Как всегда, он руководствовался и политическими, и военными мотивами. Фекьер предупреждал: германские князья с недоверием относятся к французам, подозревая их в стремлении завладеть Рейном. Соответственно, кардинал полагал, что германский генерал на его службе будет принят немцами более доброжелательно, чем французский маршал.

Бернхард отверг предложения кардинала в 1633 году: они его не устраивали. В 1635 году он уже проявлял интерес, поскольку в битве при Нёрдлингене потерял герцогство Франконию и прекрасно понимал: не Оксеншерна, а Ришелье способен дать ему что-то взамен. Он уже нацелился на ландграфство Эльзас. Его расчеты совпадали с планами Ришелье. Эльзас, завоеванный германским князем на деньги Франции, не будет ничем отличаться от Эльзаса, завоеванного французскими войсками, с той лишь разницей, что первый вариант не вызовет никаких подозрений у германских союзников. К июню 1635 года он уже пустил в ход слухи о том, что Эльзас предназначен французским правительством в качестве вознаграждения Бернхарду[1168].

С герцогом вести дела было нелегко даже тогда, когда казалось, будто обо всем договорились. Он не любил привычку французов к скрытности и, подобно шведскому королю, с удовольствием разглашал конфиденциальные предложения французского правительства. Улучив момент, когда Бернхард объезжал полевой лагерь и немного оторвался от спутников, Фекьер вполголоса передал ему предложение о субсидиях и вознаграждении. К величайшему изумлению француза, Бернхард громоподобно объявил: он приветствует готовность французского правительства оказать ему помощь и надеется на то, что в Париже сдержат свое слово, поскольку его люди заслужили поощрение[1169]. Его прямолинейность и кажущаяся простоватость дали свои плоды. О предложении Ришелье скоро узнала вся армия, кардинал уже не мог пойти на попятную, а упоминание справедливого поощрения войск еще выше подняло авторитет командующего в полках. В наемной армии мнение солдат для командира ценнее золота.

Летняя кампания закончилась еще до подписания договора. Бернхард и приданные ему французские войска под командованием кардинала де ла Валлетты форсировали Рейн у Майнца, но вернулись обратно на левый берег на зиму: Бернхард, сгущая краски, утверждал, будто его офицеры вот-вот дезертируют, а солдаты поднимут мятеж из-за нехватки денег[1170]. Ситуация была действительно сложная, но Бернхард намеренно преувеличивал трудности, с тем чтобы добиться от французского правительства еще более выгодных условий. Ришелье не стал торговаться и в октябре 1635 года подписал с Бернхардом контракт, который затем был дополнен и ратифицирован во время личной встречи в Париже. Бернхард обязывался держать армию численностью восемнадцать тысяч человек, шесть тысяч конных и двенадцать тысяч пеших воинов. Французское правительство обещало выплачивать на содержание армии четыре миллиона ливров в год, ему лично — еще двести тысяч ливров, и назначало его верховным командующим всеми войсками, включая французские. Мир не может быть подписан до тех пор, пока ему не возместят все убытки, и ему, кроме того, гарантировались ежегодная рента в размере ста пятидесяти тысяч ливров и, по секретному соглашению, графство Хагенау и ландграфство Эльзас. Оставалось неясным, будут ли его владения полностью независимыми. Поскольку французское правительство могло распоряжаться только землями, отвоеванными у империи Габсбургов, вероятным представлялся лишь один вариант: Бернхард должен был добыть Эльзас для Франции и затем уж владеть им от ее имени. Так по крайней мере решал проблему Ришелье. Бернхард позднее дал ей свою интерпретацию. Еще одно секретное соглашение предусматривало беспрекословное подчинение германского князя приказам Парижа в продолжение всей войны[1171]. Скорый на выдумки, Ришелье предпринял дополнительные меры предосторожности, попытавшись устроить бракосочетание своего нового союзника с дочерью Роана и обращение обоих в католическую веру[1172]. Таким манером он хотел оторвать Бернхарда от его германизма и включить во французское дворянство. Бернхард сопроводил молодую особу пару раз в театр, и на этом все закончилось.

Отношение Бернхарда к договоренностям с французами вполне отражало характер германского национализма того времени. Освобождение Эльзаса, как и Франконии, от иностранного влияния предоставляло ему возможность создать германскую партию на основе владения этими землями. Историку остается лишь строить догадки на предмет того, почему его карьера, как и жизнь Валленштейна, оборвалась прежде, чем начали осуществляться его замыслы. Бернхард остро осознавал свою национальную принадлежность и, по крайней мере теоретически, свой долг перед нацией. Он был правоверен, благочестив, властен, дисциплинирован — все эти качества вселяют в их обладателя веру в свое особое предназначение, свойственную всем фанатичным лидерам. Не исключено, что он считал себя освободителем и объединителем Германии. Сохранившиеся свидетельства малоубедительны либо могут трактоваться по-разному. Призванный командовать многоязыким сбродом, каким являлась армия наемников, Бернхард по крайней мере обладал необходимыми для этого способностями. Он был скорее сродни Мансфельду, а не Валленштейну в том, что касается скромных личных материальных ресурсов. Младший сын в семье, безземельный, он был очень охоч до личного обогащения. Франкония и Эльзас могли значить для него нечто большее, чем Хагенау для Мансфельда, хотя этому и нет никаких подтверждений. Две разноречивые черты в личности Бернхарда вовсе не кажутся несовместимыми. История знает немало примеров того, как патриот превращается в авантюриста и авантюрист становится патриотом. Вероятно, Бернхард не был в полной мере ни тем ни другим.