Я задохнулся. Юна-Вэл не могла такого сказать. Это Джон Сильвер, которого она играет. И эти злые слова — нарочно, чтобы я разлюбил ее и не мучился.

— Я все равно тебя люблю, — прошептал я.

Дурным голосом взревел Мэй. В небе мелькнула белая вспышка, шарахнула ударная волна, вода из реки плеснулась на берег.

Отгрохотало эхо. Мэй не заходился в неистовой ругани, как в прошлый раз, а со «стивенсоном» наготове оглядывал небеса. Похоже, он надеялся, что черные гадости попрут косяком и он изведет их чохом. Хэндс и мистер Смоллет остались у глайдера, а Рейнборо кинулся к нам.

— Кто вызвал гадость?

— Уж не я. — Точно знаю: сердце у меня не рвалось, как в тот раз, когда Юна-Вэл была в коме.

Сильвер промолчал, опустив глаза.

— Что случилось? — требовательно спросил пилот.

— Мы с Джимом слегка повздорили, — объяснил «бывший навигатор».

— И только? — Рейнборо не поверил. — От горя здесь никто не умирал?

Меня осенило: Юна страдает, когда ей приходится отмахиваться от меня и гнать прочь. Она может сколько угодно изображать злобную стерву, но ей плохо от этого, плохо!

— Ни единая душа не умирала, — заявил Сильвер. — Скорей всего, гадости по протоптанной дорожке к нам легче пошли.

Рейнборо нахмурился.

— Что я должен сказать Алексу? Гадости приваливают, когда им в голову взбредет? Или их влечет милая и нежная дама по имени Юнона-Вэлери?

У Сильвера шевельнулись желваки на скулах. Он ничуть не походил на «нежную Юнону-Вэлери».

— Скажешь, что после комы я неадекватно реагирую на мир. Когда Джим явился ко мне со своей щенячьей привязанностью и пришлось послать его к черту, мне было его жаль.

— Не пойдет, — возразил я, порядком задетый словами о щенячьей привязанности. Что за щеняча такая? У нас на Энглеланде щеняч не водится. — Жалость — это оружие против Чистильщиков. Гадость на нее не приманишь.

— Тогда скажи, — Сильвер всерьез рассердился, — что я до слез обидел милого и нежного Джима, и пусть Александр потом бьет мне морду.

Рейнборо махнул рукой и ушел. Я собрался за ним, но «бывший навигатор» вдруг принялся разуваться, явно собираясь в воду.

— Куда это ты? Мэй не разрешает в реку лазать.

Сильвер и ухом не повел. Закатал штаны выше колен, скинул куртку, рубашку и шагнул в прозрачную, лишь кажущуюся темной на фоне песка, воду. Все замечавший Мэй без стеснения заорал, что он о Сильвере думает; он ведь не знал, что в воду лезет дама. «Бывший навигатор» прошел два шага и ухнулся по бедра. Мэй много чего ему пожелал. Сильвер изогнулся, опустив руку в воду, и вытащил со дна нечто скверное и косматое, с чего ручьем текла вода пополам с песком. «Бывший навигатор» прополоскал добычу и понес ее на берег.

Бдительный Мэй тут же направился к нам.

— Что ты приволок? Родного братца небесной гадости?

— Ты угадал. — Сильвер расправил мокрую вонючую добычу и положил на реденькую травку. — Это же Птица, господа.

— Ты шутишь? — я с недоверием рассматривал пучок слипшихся тусклых перьев. Ничуть не похоже на сростки сверкающих самоцветов, что водились на Энглеланде.

— Сухая она будет покраше. Заблестит. — Сильвер стянул намокшие штаны и принялся их отжимать.

Мэй нагнулся над выловленным утопленником, я присел рядом на корточки. Ну и пакость.

— С чего ты взял, что это Птица?

— Иной живности на Острове Сокровищ нет… кроме той, что в Римском парке. Но те сюда бы не забрались.

Я пропустил меж пальцев опахало первого махового пера, привел в порядок его смятые, расцепленные бородки. Может, оно и заблестит, но нет и намека на то волшебное ощущение, за которое на Энглеланде перья Птиц ценились дороже человеческой жизни. Нужно, чтобы Птицы сами в волнении сбрасывали перья? Видимо, да.

— Алекс! — окликнул Мэй. — Иди глянь. Вот точно: гадостин братец, — проворчал он, морщась от вони. — Такое и в лагерь тащить неприлично. А уж хорошим людям показывать и вовсе грех.

— Ты не прав, — заявил «бывший навигатор», одеваясь. — Грех был бы, если б мы показали ее сквайру. То-то бы он воодушевился.

В отсутствие сквайра тухлая Птица не воодушевила никого. Народ больше заинтересовался тем, откуда она взялась — одна-единственная — и как угодила в реку.

Я снова пощупал трупик. Перья да косточки.

— Скорей всего, она погибла от голода. Здесь нет корма — ни жуков, ни мушин.

— От слабости свалилась в воду? — с сомнением предположил Рейнборо. — Хотела напиться, но…

— Нет: она утопилась от одиночества и несчастной любви, — изрек Мэй. Точь-в-точь охранник Джойс, разыгрывающий из себя идиота.

— Уж ты бы помолчал, — ни с того ни с сего вспылил мистер Смоллет. — Сам не знаешь, что натворил.

— Бог с тобой, Алекс. Успокойся. — Мэй обнял его за плечи.

— Ты ведь не знаешь, кого убил в небе, — выговорил наш капитан, чуть задыхаясь. Он хотел высвободиться, но Мэй держал крепко.

— Успокойся, — повторил навигатор. — Я убил твою смерть.

Мэй ошибся: он не убил смерть, а пробудил ее. Второго выстрела из «стивенсона» ему не простили. Черная хмарь нахлынула с неба, поднялась с реки, надвинулась со всех сторон. Краски яркого утра померкли, поблекшее солнце стало похоже на закопченную миску, зачем-то подвешенную в небе. И все затопил страх. Тошнотный, неодолимый, унизительный: бояться было нечего, а справиться с собой невозможно. Даже нам с Томом захотелось нырнуть в палатку или глайдер и затаиться, укрывшись, чтобы никто не видел и не слышал. А уж что переживали наши risky fellows… Я видел мертво стиснутые челюсти, серые щеки и затравленный взгляд людей, осужденных на лютую казнь.

Не знаю, чего от нас ожидали, — то ли мы с криками разбежимся, то ли начнем с воем кататься по земле.

— К глайдеру, — глуховато скомандовал мистер Смоллет.

Метнулись к машине. Однако не кинулись внутрь, а не сговариваясь встали спиной к ней, прильнули к ее надежному боку. Тыл оказался защищен.

— Держись, — шепнул мне Сильвер.

Я придвинулся к нему. «Бывший навигатор» пытался унять дрожь; на несколько мгновений замирал, и его снова начинало трясти. С другого боку прижался Рейнборо; я слышал его частое дыхание. Наш лисовин нес вахту возле мистера Смоллета.

— Алекс, надо сваливать, пока не сдохли, — хрипло вымолвил Мэй.

— Кто поведет глайдер? Ты?

— Я вас угроблю.

Рейнборо и Хэндс молчали. Обоим было слишком худо, чтобы садиться за пульт.

Мистер Смоллет попытался вызвать «Испаньолу»: