— Киосков-то? Да у меня их нэсколько десятков, я им счет потэрял. А потом, для кореша нэ жалко. Вчера я ему помог, завтра он бы мэня бы выручил.

Здесь такое дэло. А потом, он в этом мире был нэ последний человек, знался с ворами. А это многого стоит.

— Тебе приходилось встречаться с Закиром Каримовым?

— А-а, вот ты о чем? Так сказать, прослэдил цепочку. Если Вася был в пристяжи у Закира, а мы с Васей приятэли, слэдовательно, я работаю на Каримова? Нэт, это нэ так. Я сам по сэбе. У мэня своя устойчивая репутация, свое дэло. А у Закира своя дорога. Если я созидатэль, то он разрушитэль, мнэ с ним работать не с руки, — Сепиашвили заметно нервничал.

— Ты хочешь сказать, что у тебя никогда не было с ним дел? — сделал ударение на последнем слоге Шибанов. — И деньги ты ему никогда не давал?

Лицо Сепиашвили заметно напряглось.

— Хорошо, было дело. Признаю, нэ за красивые глазки я помогал Мэрзоеву.

Тогда я начал развиваться, дэньги хорошие пошли. А тут на меня Закир наехал со своей бригадой. Они ведь всэ отморозки, хорошего разговора нэ понимают, для них обыкновенное дэло закопать человэка по горло в землю, а потом начать вэсти душещипательные бесэды. Вот Мэрзоев и навязался в посредники. Тогда он только откинулся, ну я с ним за это расплатился, как смог.

— Где сейчас может быть Закир?

— Нэ знаю, — тут же ответил Сепиашвили, и Григорию показалось, что в его голосе он уловил настоящий испуг. — У нэго в одной Москве несколько лежек.

А потом, любой из приятелей его укроет. Кто же может такому гостю отворот дать.

— Значит, ты ему платишь?

Григорий Шибанов, не моргая, смотрел прямо в глаза Допрашиваемого, стараясь подметить малейшее движение лицевых мускулов, и Алеко не выдержал — губы его растянулись в смущенной улыбке:

— Я живу по понятиям. Дэлюсь, с кэм надо. Когда я в Кичэ парился, то из общака хлебал, так почэму мнэ тэперь Нэ помочь тэм, кто сейчас за колючкой.

— Понятно. Так кто же все-таки приходит за деньгами?

— Картавый… Ленчик, — не без колебания проговорил Алеко Сепиашвили.

— А «ТТ» откуда?

— У Картавого купил, так, по случаю, — махнул рукой Алеко, — пускай, думаю, братья почувствуют сэбя настоящими джигитами. Им ведь бэз этого никак нельзя. Нужно же пэрэд бабами порисоваться, «пушки» показать. Крутыми представиться. Бабы от восторга пищат, а им лестно. -И, улыбнувшись каким-то своим мыслям, добавил:

— Я сам был когда-то таким жэ молодым… и таким же бэзала-берным.

— Где можно найти Картавого?

— У нэго одна страстишка. Боулинг! Даже и нэ знаю, что он в нем такого нашел. Может гонять эти шары с утра до вечера.

— А ты не врешь?

— Начальник, о чем базар. Я ведь пэред тобой как на исповэди. Да я пред мамой своей в пять лет так нэ каялся, когда хрустальные чашки ронял вдрэбэзги.

— Это хорошо, — серьезно проговорил Шибанов. — Значит, ты еще не потерян для общества. Ну, чего, ребятки, застыли, — бодро обратился капитан к собровцам, — возьмите нашего друга под ручки да спровадите в воронок, там ему поуютнее будет. Да не забудьте «браслеты» нацепить.

— Послушай, гражданин начальник, я тэбя уважил, так почему ты мэня понять не жэлаешь.

Сухо и зловеще щелкнули на кистях Сепиашвили наручники.

— Пошел вперед, — подтолкнул в спину Алеко Карапузов.

— Мне бы хотелось, чтобы ты еще кое-что вспомнил. А камеры предварительного заключения очень прочищают мозги.

Дверь открылась, и в комнату стремительно вошла Лизонька из информационного отдела, В комнате мгновенно запахло ароматом французских духов.

Один такой флакон стоил половину ее лейтенантской зарплаты, и Григорий всякий раз думал о том, что наверняка она имеет серьезных покровителей.

Строгая, слегка даже официальная, сейчас она совсем не напоминала себя прежнюю, какой он оставил ее всего лишь несколько часов назад. И что самое удивительное, на ее лице не обнаружилось никаких переживаний минувшей ночи. Она была по-деловому сухой и скуповатой на слова, и у Шибанова зародилось серьезное подозрение, а та ли это девушка, что лежала на его подушке.

Казус заключался в том, что с Лизонькой у него так ничего и не получилось. Она просто не пожелала подпустить его к себе. И Григорию стоило немалых душевных и физических сил, чтобы уговорить ее снять с себя платье и прилечь с ним рядом, обещав при этом, что он не притронется к ней даже в том случае, если его начнет распирать от похоти.

С полчаса они лежали на кровати бок о бок. Григорий ощущал ее жаркое тело и искренне удивлялся своему терпению — кто бы мог предположить, что у него такая колоссальная воля. Шибанов не знал, почему ведет с ней разговор о ее благополучных родителях и младшей сестре вместо того, чтобы сорвать с нее узенькие трусы и овладеть ею грубо и безо всяких джентльменских условностей.

Еще через полчаса он осознал, что не является бревном, а в его жилах течет самая настоящая мужская кровь, которая требует от него немедленного совокупления. Понемногу он стал подбираться к ее прелестям и уговорил избавиться от тесного бюстгальтера. А когда взору предстали обнаженные упругие груди, каждая из которых не умещалась в его обеих ладонях, он почувствовал, что последняя преграда на пути осуществления его желания постыдно пала и он готов всецело отдаться обуревающим его душу порокам.

Потребовалось еще не менее получаса, чтобы наконец сорвать с Лизы темно-синие трусики и победно затолкать их далеко под матрас. Напрасно девушка апеллировала к прежним договоренностям и взывала к его джентльменству. Надо было быть просто глупцом или стопроцентным тюфяком, чтобы не воспользоваться предоставленным шансом. А потом, любое ее лопотание воспринималось Шибановым как обыкновенное женское кокетство.

Но самое страшное испытание началось позже, когда девушка скрестила ноги и не желала пускать его в свои недра. Обидно было, что Елизавета называла его при этом «милым» и «дорогим», просила немного подождать и привыкнуть друг к другу и совсем не хотела замечать его взбунтовавшейся плоти.

Через два часа утомительной борьбы он понял, что девичьи бастионы не выбросят белого флага и будут отстаивать собственную независимость до полного изнеможения.

Жаль, что получилось именно таким образом. Можно было бы провести ночь, которая бы запомнилась им обоим. Отношения могли бы перерасти во что-то более крепкое, чем поспешное совокупление на скрипучей раздолбанной кровати. И Шибанов, надевая трусы, дал себе слово больше никогда не устраивать Лизе ужинов в ресторане и держаться от нее подальше, ограничив общение до сухого приветствия. Он даже нашел в себе силы посадить ее на такси и на прощание приветливо улыбнуться, осознавая, что это последнее их интимное свидание.