На Татьянин день погода стояла непонятная, а ведь на него по солнышку гадали, какими весна да лето будут. Но с утра вроде светило солнце, к середине дня невесть откуда налетели тучи, даже чуть присыпало, а это к дождливому лету, но потом снова пригрело...

Москвичам было даже не до примет, в Кремле снова творилось что-то необычное. Забеспокоились люди, заволновались. Но нашлись и те, кто всё разузнал. Государь решил покинуть Кремль, только на сей раз направлялся в свой новый дворец, против Ризположенских ворот. Дворец необычный, высится, точно крепость какая неприступная. А к чему от своего народа городиться?

Арбатский замок был и впрямь мощным — вокруг стена на сажень от земли из тёсаного камня и ещё на две сажени выше из кирпичей. Узкие бойницы. Ворота, что к Кремлю, окованы железом, сторожат их львы, вместо глаз зеркала вставлены, раскрытые пасти так и ярятся на земских. Наверху на шпилях чёрные фигуры орлов с двумя головами. Увидев таких впервые, какой-то ребёнок заплакал навзрыд. Мать пыталась успокоить дитя, отвернуть от страшилищ, но тот всё оборачивался, показывал ручонкой на невиданное. Ребёнок, что с него возьмёшь...

Но и многие взрослые проклинали новый дворец. Что в нём радости? Куда лучше было, когда государь собор Покрова-на-Рву строил — душа пела от неземной красоты. Так ведь строителя того никто более не видал, слухи ходили, что то ли ослепили Барму, то ли и вовсе казнили. За что? А ни за что, просто чтобы больше другого такого не построил! Арбатский дворец стоил так дорого, что нашлось немало тех, кто клял его и желал сгореть. Узнав об этом проклятии земских, Иван Васильевич разозлился и обещал, что устроит такой пожар, какой земские не скоро смогут потушить!

И всё равно облегчённо вздыхала Москва, уж лучше пусть государь с места на место переезжает, чем со своими кромешниками по улицам и весям мотается и казнит людишек без разбора. Не знала столица, что кромешный ад, по сути, ещё и не начинался, все впереди...

Но и там государь прожил недолго, ему больше по сердцу была Александровская слобода. Если честно, то и москвичам тоже больше нравилось, когда царь жил там. В Слободе тоже строили, и это тоже требовало больших денег. Но вместе с государем туда убралось большинство кромешников, а уж их-то людям хотелось видеть меньше всего.

Самые отчаянные меж собой ворчали: зачем государю столько дворцов-крепостей? Кого боится? Помимо Кремля и Александровской слободы, выстроил вот этот Арбатский дворец, укрепил дворец в Коломне, ещё и в Вологду ездил тоже замок строить. Маленькое сельцо превращалось в настоящий город с каменным замком, стенами, рвами и церквями... К чему? — гадали люди.

В остальном зима прошла относительно спокойно, кромешники вроде как одумались, погромов и беспричинных казней почти не было. Власий усмехался: много ли русскому человеку надо? Не убивают ни за что, и тому рад. Сильно, до зубовного скрежета хотелось справедливости, если уж казнят, так хоть за дело. Хотелось, чтобы установились какие-никакие порядки и их не нарушали по своей воле страшные люди с собачьими головами и мётлами у седел.

Но далеко в Польше уже зрел заговор, который тяжело откликнется на Земле Русской. От коварства нет защиты, когда оно становится очевидным, обычно бывает уже поздно.

К чему утруждать себя многими трудами по ослаблению Московии, если достаточно понять нрав нынешнего её правителя, — так рассуждали польский король Сигизмунд-Август и литовец Ходкевич. Когда-то из Литвы в Московию бежало множество князей, они стали верно служить великому князю Иоанну, деду нынешнего. Но времена изменились, и не в лучшую для Москвы сторону. Теперь более привлекательной стала служба в Литве. У царя Ивана, как бы он себя там ни называл, стало слишком опасно, в любую минуту можно попасть в опалу и в лучшем случае угодить в монастырь, а в худшем на дыбу и плаху.

Московский государь подозрителен, недоверчив и кровожаден? Этим надо воспользоваться! И писцы польского короля Сигизмунда и литовского гетмана Ходкевича засели за письма московским боярам. Расчёт был тонким и верным. Первое письмо послано полоцкому воеводе боярину Ивану Петровичу Фёдорову-Челяднину. В Полоцк его сослали в числе тех самых челобитчиков, за которых ратовал в свои первые дни митрополитом Филипп Колычев.

Помимо письма самому Фёдорову, князя просили вручить подобные князьям Ивану Бельскому, Ивану Мстиславскому и Михаилу Воротынскому. Если воевода согласится, то Иван Васильевич получит нового Курбского, что сильно досадит ему. А если нет? Тогда надо постараться, чтобы о послании узнал сам государь московский. Мало того, польский король обращался ещё и к английским купцам из Московской компании, прося ссудить деньгами на мятеж против Ивана Васильевича!

Намерения короля и гетмана были уж слишком очевидными, но в Польше и Литве рассудили верно: не укусим, так хоть испугаем.

Фёдоров не стремился стать новым Курбским, его не манили литовские подачки в отличие от надменного Андрея Михайловича. Опальный боярин переслал все письма не тем, кому просили, а государю. 1567 год обещал стать беспокойным.

Иван Васильевич сидел в палате всего лишь при трёх подсвечниках с тремя свечами в каждом. Для большой палаты этого было явно мало, но со времени переезда в Александровскую слободу он не переносил яркого света, и в царских покоях всегда полумрак. Сначала бояре терялись от этой темноты, но постепенно привыкли, как и к обычаю государя все дела решать почти ночью.

Рядом с царём только двое — ставший любимцем за время опричнины Григорий Лукьянович Скуратов и близкий ныне Ивану боярин Афанасий Вяземский. С ними обсуждал Иван Васильевич полученные от Фёдорова письма. Малюта крутил головой, убеждая:

— Только вели, государь, шкуру с этого Фёдорова спущу, всё дознаюсь. И с Бельского, Мстиславского и Воротынского тоже!

Государь поморщился грубости своего палача:

— Тебе бы всё шкуру спускать... Нет, мы с Сигизмундом в игру поиграем...

— Какую? — это уже Вяземский. Тот заплечные дела не очень любит, иглы под ногти загонять не умеет, хотя Малюта и шутил, мол, научим! Ежели ему предложить на выбор — он кому загонит или ему самому, то вмиг научится! От такой шутки Вяземский бледнел, а государь, будучи в хорошем настроении, хохотал во всё горло.

— А мы ему ответ напишем вроде как от этих бояр!

Вяземский украдкой вздохнул: снова переписка, как с Курбским! И чего государю не плюнуть бы на эти писульки?

Письма были написаны, но не отправлены, привёзший их из Литвы Иван Козлов до времени задержан. Только Фёдоров ответил без помощи царя. А с английским послом Дженкинсом у государя состоялся тяжёлый и не совсем приятный разговор.

Посол всего неделю как прибыл, разобраться во всём толком не успел, как ему вдруг пришло приглашение в ночи прибыть на беседу к Ивану Васильевичу в опричный дворец, но без обычных сопровождающих и тайно. Он даже мрачно пошутил в ответ:

— Моя очередь настала?

Присланный гонец, ничего не знавший о содержании грамотки, которую привёз, недоумённо уставился на англичанина. С чего бы беспокоиться? Англичан государь жалует уж куда больше своих собственных людишек...