– Я зайду сегодня с бумагами. Просто убедиться, что мы все правильно поняли.

От изумления она задержалась с ответом.

– Ничего личного, Джинни.

Но нет, это очень лично. Во всем штате не нашлось бы нефтяного оператора, который не считал бы свое слово достаточным, без всяких бумажек и подписей; они свысока смотрели на заезжих специалистов с Востока с их вечными юристами и контрактами. Но слово Хэнка – не то же самое, что ее слово. С ней обращались, как с инопланетянкой, или мило переводили разговор на семейные дела и здоровье; они не верили в ее упорство и целеустремленность, если уж сама природа требует, чтобы женщина сидела дома с детьми.

Она убрала из кабинета фотографии детей. Люди не должны даже заподозрить, что она в рабочее время вспоминает о семье, равно как – хотя признать это оказалось гораздо труднее – следует оставить этим мужчинам возможность фантазировать по поводу переспать с ней. Этого не будет и не было, но пускай у них сохранится иллюзия. Фотографии детей – долой.

Уволив весь персонал, она проводила в офисе семь дней в неделю и, понимая, что без помощи Милтона Брайса не обойтись, утроила ему зарплату, а его жене открыла кредит в «Найман Маркус». Дети, Том и Бен, ее поддержат. Сьюзан потеряна навсегда. Мальчики всегда были самодостаточны и вели себя прекрасно; Сьюзан в младенчестве страдала коликами, а позже вечно залезала в постель к родителям, хныча, что ей приснился дурной сон. Годам к четырем-пяти она нашла способ привлекать к себе внимание, если считала его недостаточным: выбирала подходящий предмет, вазочку или стакан, и якобы нечаянно роняла его на пол.

Хэнк умел с ней справляться. Он был способен терпеливо разбираться в мелочах, на что Джинни никогда не хватало. Мозг Хэнка был идеально организованным рабочим местом, и, если Сьюзан закатывала истерику, он просто переключал на ребенка все внимание, а выйдя из комнаты, мгновенно о ней забывал. Няня о ней позаботится – беспокоиться не о чем. Примерно так это работало, одним щелчком, как в компьютере. Но Джинни, даже добравшись до офиса, еще полдня продолжала злиться на дочь.

Она воспринимала ее истерики как личное оскорбление, слабости дочери уязвляли ее персонально. В каждой семье не без урода: есть те, кто тупо вязнет в болоте собственных проблем, а есть те, кто встает и самостоятельно их решает. Джинни, когда ей было столько же, сколько сейчас Сьюзан, научилась ездить верхом и бросать лассо, она могла соперничать с мужчинами на их же условиях. Дочь была способна состязаться только в умении громко орать и крушить все вокруг, абсолютно невыносимая принцесса. Когда отец был жив, он был для нее практически святым, а мать – естественно, полной противоположностью; что бы ни делала Джинни, этого было недостаточно.

И тем не менее ее дочь была абсолютно идеальной девочкой, именно такой должна быть каждая девочка в Техасе. Неправильной была сама Джинни.

1 августа 1917 года

Буровые у соседей строятся раза в два быстрее, чем у Полковника и его прихвостней-алкоголиков. С дороги видно не меньше сорока вышек. Тихие ночи остались в прошлом.

В городе теперь толкутся не только бурильщики и земельные спекулянты, но и рабочие, которые строят нефтехранилища, копают траншеи, тянут трубы; появилось много специалистов по ремонту инструментов и оборудования. Заработок у всех раза в два выше прошлогоднего.

Сводки о покойниках: тело мужчины найдено позади «Кэбот Инн» (Уоллес Кэбот называет так теперь свою халупу); в палаточном городке время от времени взрываются самогонщики; рабочий, уснувший в тени под грузовиком, задавлен насмерть.

Наш буровой мастер говорит, что это все ерунда. Подождите, мол, пока заработают все скважины. Вот тогда прольется море крови и будет гора трупов.

Спрашиваю Марию, что она думает обо всем этом. Отвечает, что старается вообще не думать.

3 августа 1917 года

Отец продал «Магнолии Ойл» две тысячи восемьсот акров бывших пастбищ Гарсия. Почти по тысяче за акр.

Бурильщики Мидкиффа и Рейнолдса зарылись уже на несколько сотен футов под поверхность земли, а скважина Полковника (укомплектованная профессиональным штатом) выдала фонтан на восьмой сотне. Иначе отец заткнул бы керн в задницу бурильщику. Впрочем, в любом случае примерно десять следующих поколений нашего семейства могут не беспокоиться о деньгах. Я чрезвычайно подавлен.

«Магнолия», естественно, хочет бурить рядом с домом, где начинал отец (единственная действующая скважина, если честно), но я сказал, что не позволю.

Все поле превратили в лужу липкой черной грязи размером в полмили. Мы с Салливаном проезжали там вчера. Он раздосадован из-за нефти и переживает насчет своей работы.

– Вообще-то я рад, что нашли нефть, – сказал он. – Но в городе теперь стакан воды бесплатно не выпросишь.

– Зато у нас есть деньги, чтобы выкорчевать хоть весь кустарник, огородить новые пастбища…

– Какой смысл расчищать пастбища, если целый день приходится любоваться этой дрянью и слушать грохот машин ночи напролет. Не говоря уже о том, что они вечно забывают закрывать эти чертовы ворота.

Мы долго смотрели на озеро разлитой нефти.

– Думаете, старик продаст скот? – уныло спросил он.

– Я не позволю.

– Я так и сказал парням. Он всегда мечтал о другом, но вы… вы из другого теста.

За тридцать лет, что я знаю Салливана, он ни разу слова против отца не сказал.

– У нас в два раза больше голов, чем два года назад, – сказал я. – И работы в два раза больше.

Сообразив, по какой причине это произошло, я поморщился. И тут же вспомнил о Марии.

– Но на скотине столько, – кивнул он в сторону нефтяной лужи, – не заработаешь. Про это все и волнуются.

– Пускай не переживают. – И спросил: – Ты слыхал про девушку Гарсия?

Он молчал. То ли обдумывал ответ, то ли просто не расслышал. Потом медленно проговорил:

– Думаю, все об этом слышали, босс. В трех округах, по крайней мере.

– Трудное положение.

– Ага. Мягко говоря.

– А что ты думаешь о моей жене?

– Может, она упадет с лошади. Или свалится в реку.

– Мне никогда не везет.

– Это точно, – согласился Салливан. – Уж если кто и упадет в реку, то это вы, босс.

4 августа 1917 года

Сегодня мы впервые вместе едем в МакКаллоу-Спрингс. Сначала Мария держалась поодаль, как служанка, но я взял ее за руку. Мы перекусили в «Альмачитас», выпили «Карта Бланка», побродили по улицам в обнимку. Никогда не чувствовал себя лучше. Наверное, отчасти мы таким образом пытаемся соорудить плотину против поднимающейся на нас волны. Как будто можно остановить ненависть любовью. Смешно.