— Ну, разумеется… — пробормотал Доусон, видя, что Джереми ничего не отвечает. Поступки Карла Уингерта всегда определялись его гипертрофированным самолюбием и его искаженными, извращенными понятиями о том, каким должен быть «великий» борец за правду.

— Зачем ты убил Стеф? — процедил Доусон сквозь зубы, ибо его все еще душила злоба. Он даже схватил Джереми за руку, словно собирался сбросить с дивана на пол.

— Это была ошибка. Я действовал, не подумав.

— Вряд ли суд сочтет это смягчающим обстоятельством, — заметил Доусон, но Джереми его как будто не слышал.

— Я слишком долго сидел без дела, только наблюдал. Мне хотелось действовать, хотелось сделать хоть что-нибудь…

— Иными словами, тебе стало скучно и ты решил убить ни в чем не повинную молодую женщину?

Джереми с трудом качнул головой:

— Я думал, это Амелия.

— То есть на самом деле ты собирался убить мать своих детей?

Не выдержав обвиняющего взгляда Доусона, Джереми в очередной раз отвернулся, и из его груди вырвался протяжный вздох, который при желании можно было принять за вздох сожаления. Вот только Доусон такого желания не испытывал.

— Если бы у меня было время, как следует подумать, я бы, скорее всего, этого не сделал. Но тогда… Когда я увидел ее — женщину, которую принимал за Амелию, — я подумал: как видно, бог на моей стороне, если послал ее сюда именно сейчас. Это был знак свыше. Знамение. А самое главное, мне казалось, что если я убью ее здесь и сейчас, то разом решу множество проблем, и мне никогда не придется ни вспоминать, ни сожалеть о содеянном. Вот как мне тогда казалось…

— Какая-то странная логика, ты не находишь?

— Передай ей, что теперь я жалею.

— Вряд ли она в это поверит.

— Может быть, и нет — особенно после всего, что ей пришлось из-за меня вытерпеть. — Взгляд Джереми сделался задумчивым, он словно заглядывал внутрь себя и видел там нечто такое, что ему очень не нравилось.

— Мои дети будут стыдиться своего отца, верно? — неожиданно спросил он.

Ответ был столь очевиден, что Доусон даже не стал отвечать.

— Если бы ты знал, как я завидовал тебе, когда видел, как ты играешь на пляже с моими мальчиками! — продолжил Джереми после небольшой паузы. — Я наблюдал за вами в бинокль. С «Карамельки». Где ты взял футбольный мяч?

— В доме, который я снял, оказался целый ящик с детскими игрушками.

— У Гранта хороший бросок для его возраста, верно?[42]

— Для любого возраста, я бы сказал.

— Хантеру больше нравится европейский футбол.

— И он уже знает несколько хороших финтов.

— Они неплохие парни, как ты думаешь?

— Отличные.

— Они… они вспоминают обо мне?

Доусон ответил не сразу. Перед ним сидел хладнокровный убийца, который не заслуживал ни его жалости, ни сочувствия, ни даже христианской «спасительной лжи». И все же оказалось невероятно трудно сказать умирающему правду. Даже по отношению к Джереми это было бы слишком жестоко.

— Постоянно, — услышал Доусон свой собственный голос. — Особенно Хантер, он ведь старше и лучше тебя помнит. Но они оба знают, что их папа сражался за свою страну и был настоящим героем. Они гордятся тобой.

Джереми, скорее всего, понял, что Доусон лжет, однако он ничего не сказал и лишь взглядом поблагодарил журналиста за милосердие. Потом веки его снова опустились, и Доусон испугался, что он впал или вот-вот впадет в беспамятство. Протянув руку, он потряс Джереми за плечо:

— Эй, не отключайся! Скажи, куда направился Карл?

— Я не знаю.

— Я тебе не верю.

— Он бросил меня умирать. Думаешь, мне было интересно, куда он отправится? — Из-под его ресниц снова потекли слезы, и Доусон кивнул, хотя Джереми так и не открыл глаз и не мог его видеть. Скорее всего, он действительно не знал, куда поехал его отец. Да и Карлу не было никакого резона говорить сыну, куда он собирается, хотя он и был уверен, что Джереми его не выдаст — просто не успеет.

Справившись с еще одним приступом непрошеной жалости, Доусон задал свой следующий вопрос:

— Джереми, где Флора?

Глаза Джереми неожиданно широко распахнулись, из горла вырвался короткий хриплый звук, похожий на рыдание.

— Не спрашивай меня о…

— Где она, Джереми? Твоя мать еще жива?

— Оставь меня в покое. Я умираю. — Джереми всхлипнул громче, и Доусон крепче стиснул его руку.

— Скажи мне, где она?!

— Я…

— Говори!

Как раз в этот момент снаружи донеслось тарахтенье приближающегося вертолета. Вскочив, Доусон бросился к двери и выглянул наружу. Над почерневшим мусорным ведром еще поднималась тонкая струйка дыма, которая, видимо, и послужила для летчиков ориентиром. Через несколько секунд звук стал громче, и над вершинами деревьев появился вертолет — большая, мощная машина Спасательной службы. Выбежав на открытое пространство, Доусон замахал руками, показывая то на себя, то на хижину. Убедившись, что его заметили, он поспешно вернулся в дом и увидел, что Джереми по-прежнему сидит, откинувшись на спинку дивана, но голова его безвольно свешивается набок.

— Нет! — выкрикнул Доусон и, бросившись к нему, просунул руку под голову Джереми и слегка приподнял. — Не вздумай умирать! Очнись!

Джереми глухо застонал, потом веки его затрепетали, глаза приоткрылись.

— Помощь уже близко, держись!

— Мне не нужна помощь. Я хочу…

— Где Флора? Что с ней?

Губы Джереми шевельнулись, но Доусон не расслышал ни звука. Снаружи ревели турбины зависшего над поляной вертолета, а ветки и мелкие камни, захваченные потоком воздуха от винтов, бомбардировали стены хижины словно шрапнель. Кто-то выкрикивал команды, потом на крыльцо упало что-то тяжелое, и мужской голос окликнул Доусона по имени.

— Где Флора, Джереми, скажи мне! — Доусон наклонился к умирающему. — Где мне ее найти?

Собрав последние силы, Джереми вцепился в ворот его рубашки и заставил наклониться еще ниже, так что его губы почти коснулись уха Доусона. Он чуть слышно прошептал свои последние слова, потом его глаза на мгновение встретились с глазами Доусона — и погасли.

Несколько мгновений Доусон молча смотрел в мертвое лицо Джереми, потом осторожно опустил его голову на диванную спинку и попытался подняться, но прежде ему пришлось буквально вырвать ворот своей рубахи из сведенных последней судорогой пальцев мертвеца.

* * *