– …Кожные покровы гибки, эластичны, и в зависимости от того,как шло подкожное кровотечение и от количества вытекшей крови, зуб мог и не оставить уникального отпечатка.

Девор представил четыре слепка зубов мэрилендских подростков, которые, по его мнению, могли бы оставить похожие следы на жертве, однако, отвечая Ларри Симпсону, он признал, что зубы Теда Банди также могли бы оставить подобный след.

Защита представила магнитофонную запись, на которой Нита Нири, находясь в гипнотическом трансе, говорила, что уборщик по имени Ронни Энг напоминал преступника. Энга привели в зал суда и поставили рядом с Тедом. Присяжные посмотрели на них и, конечно же, промолчали.

Серолог Майкл Дж. Грабб из Института судебно-медицинской экспертизы в Окленде заявил, что сперма на простыне Шерил Томас не могла принадлежать Банди. Объяснял он это так долго, запутанно, с таким количеством специальных терминов, что ввел присяжных в полное замешательство.

Эд Харви, пытаясь в очередной раз спасти своего клиента, попросил провести еще одно слушание относительно дееспособности подсудимого:

– На карту поставлена жизнь человека. Его не следует принуждать принимать услуги тех государственных адвокатов, которым он не доверяет. Поведение подсудимого демонстрирует разрушительные последствия его аномального психического состояния, абсолютное отсутствие понимания своего собственного состояния и его последствий; оно показало его полную неспособность сотрудничать с адвокатами по своему делу.

Дэнни Маккивер оспорил это предложение:

– С подсудимым очень трудно работать. В том, как он действует наперекор своим адвокатам, порой проявляется какая-то почти дьявольская хитрость. Но он абсолютно дееспособен.

Тед улыбнулся. Все что угодно лучше, чем считаться недееспособным.

Коварт также полагал, что Тед вполне дееспособен, и по мере того, как суд приближался к завершению, был выработан компромисс. Харви остался, Линн Томпсон осталась, а с заключительной речью со стороны защиты должна была выступить Пегги Гуд. Несколько позже Банди прокомментировал это решение как «очень положительное».

Я не виделась с Тедом наедине с тех самых пор, как прибыла в Майами, хотя и оставляла в тюрьме послания для него с моим телефонным номером. Не знаю, получил ли он их, а если получил, то позволили ли ему позвонить. Возможно, ему просто больше нечего было мне сказать. Поэтому я не могу судить, был ли он действительно дееспособен. Сложно сказать, было ли его намеренное расшатывание команды защиты привлечением внимания или свидетельством того, что он больше не был способен на рациональное поведение, будучи пораженным некой эгоманией, которая победила в нем все – даже инстинкт самосохранения. Я смогла наблюдать его только в зале суда, где он, казалось, был нацелен на окончательное саморазрушение.

Тед продолжал унижать своих защитников, наказывая их за то, что они не давали ему бо?льшую возможность влиять на процесс:

– Я изо всех сил пытался быть уступчивым. И мы здесь, скорее,обсуждаем проблему того, что адвокаты не способны поделиться частью своей власти. Возможно, мы столкнулись с проблемой профессиональной психологии. Адвокаты столь ревниво относятся к власти, которой они обладают в зале суда, что боятся поделиться ею с подсудимым. Они чувствуют такую неуверенность в собственных силах, знаниях и опыте, что боятся кого-то, в такой же степени компетентного, кто мог бы принимать участие в процессе защиты.

На это Коварт мягко заметил, что адвокаты Теда сдали все требующиеся экзамены и имеют дипломы юридических факультетов.

– Я ни при каких обстоятельствах не отдал бы себя в руки нейрохирурга, у которого за плечами всего полтора года учебы на медицинском факультете. Уверен, что и вы тоже этого не сделали бы.

На деле, конечно, защитники Теда были вовсе не так опытны. Коварт часто поправлял их, помогая точнее сформулировать вопрос. Большая часть проводимых ими перекрестных допросов была утомительной, банальной и тупиковой. Но с другой стороны, разве можно было сравнить Симпсона и Маккивера с такими звездами адвокатуры, как Мелвин Белли и Ф. Ли Бейли.

Суд над Банди с самого начала отличался какой-то уникальной посредственностью. Исключением был только судья. Если бы Тед смог сработаться со своими адвокатами, вместо того чтобы постоянно конфликтовать с ними, у него могла бы быть неплохая защита. Им удалось отвергнуть свидетельства с «записью фантазий», свидетельства по поводу маски из Юты, исключить из рассмотрения его прошлые преступления и побеги из тюрьмы. Несмотря на определенные ошибки с их стороны, они могли бы спасти его, если бы он им это позволил.

Входя в финальную стадию процесса, представители прессы продолжали делать ставки на его исход. Но уже создавалось мистическое ощущение, что происходит нечто такое, что уже невозможно остановить. Тед говорил о «несущемся поезде», и это задело некую струну, спрятанную глубоко в тайниках моей памяти. Над исходом данного процесса никто из нас уже не имел власти. Истина была потеряна где-то среди игр, ритуалов, пустых фраз и не менее пустых споров, сделанных для прессы заявлений и заметок для протокола.

Во всех человеческих предприятиях, которые имеют дело с чем-то немыслимым и слишком чудовищным, мы пытаемся спрятаться за знакомыми, веками отработанными ритуалами: похоронами, поминками и даже войнами. Но теперь в этом процессе мы игнорировали наше сочувствие к жертвам и факт того, что подсудимый представлял собой случай множественной личности. Он прекрасно знал все правила, он неплохо разбирался в законах, но, казалось, совершенно не представлял, что его ждет впереди. Создавалось впечатление, что Тед считал себя стоящим выше всех законов и правил. Однако то, что с ним должно было произойти, имело жизненно важное значение для благополучия всего общества в целом.

Это нельзя просто так взять и отбросить. И мне показалось таким мелким, что никто из нас не попытался понять суть личности Теда, суть наших собственных личностей, а судебные ритуалы, шутки и нервный смех скрывали те жутковатые физиологические реакции, которые мы все на самом деле испытывали, глядя на происходящее.

Мы все находились на том «несущемся поезде».

Я взглянула на присяжных и все поняла. О каких шансах может идти речь! Они поставили своей целью убить Теда.

Самому Теду предстоял «последний парад» перед финальными дебатами. Он внимательно рассматривал увеличенные снимки своих зубов и с каменным лицом слушал показания доктора Сувирона о том, что именно Тед Банди – и только Тед Банди – вонзил свои зубы в ягодицы Лизы Леви. В почти опустевшем зале суда Тед даже немного покрасовался перед камерами, держа в руках слепок своих зубов на фоне снимка усеянного синяками тела погибшей девушки. И он прекрасно понимал, насколько фатальным для его дела могут оказаться эти свидетельства судмедэкспертизы.

В отсутствие присяжных Банди пригласил своего следователя Джо Алои – уважаемого следователя, рослого, по-латиноамерикански смуглого мужчину с пристрастием к ярким «тропическим» рубашкам (конечно, не в зале суда), который любил пошутить с представителями прессы и адвокатами в вестибюле «Холидей-Инн». И вот теперь Тед попытался с его помощью представить физические свидетельства, которые поставили бы под сомнение показания Сувирона. У одного из его передних зубов не был отколот кусок на момент убийств в «Хи Омега». По крайней мере, так утверждал Тед.