Да, Дрессер сказал правду: это был далеко не Брукхейвен. Ситуацию усугубило то, что последние полдня путешествия лил проливной дождь, а в поместье и в помине не было обычной для подобных усадеб крытой подъездной галереи, и путникам пришлось пробираться к входу в дом по щиколотку в грязи.

Матушка тотчас потребовала комнату, сухое платье и чтобы в камине развели огонь. А Джорджия, оглядевшись вокруг, усомнилась, что все это тут вообще есть. Стены были в пятнах сажи и копоти, некоторые покрывали зеленоватые разводы, подозрительно напоминающие плесень. Она поежилась от холода и сырости и поморщилась от неприятного запаха.

Навстречу им уже спешили двое слуг – перепуганная, совсем юная девочка и пожилой мужчина.

Джорджия повернулась к Дрессеру и, заметив в его взгляде искреннее волнение, улыбнулась. И улыбка была совершенно искренней.

– Я всегда любила восстанавливать дома, а тут такое поле деятельности… У меня уже чешутся руки!

– Искренне горд, что смог порадовать тебя. – Дрессер склонил голову.

– Где моя комната? – ворчливо спросила графиня. – Я бы тотчас перебралась в ближайшую гостиницу, но за последний час пути я не заметила ни одной, даже самой захудалой, а по эдакой погоде куда-то ехать – нет уж, увольте!

– Прошу прощения, миледи, – раздался тоненький голосок девочки-служанки, – в лучших спальнях уже разожгли огонь. Госпожа Ноттон об этом позаботилась.

– Твоя домоправительница? – Джорджия взглянула на Дрессера.

– Супруга моего друга, – ответил он. – Я предварил ее письмом.

Джорджии не слишком это понравилось, но мать уже поднималась по лестнице, и она последовала за ней. Темные пятна красовались на стенах там, где прежде висели картины, а краем глаза она заметила, как за угол шмыгнула толстая мышь.

Придется завести кошку. И даже не одну.

Комната, отведенная леди Эрнескрофт, была вполне приличной – у Джорджии немного отлегло от сердца. Запах плесени тут был слегка приглушен ароматом сухих лепестков, лежащих в вазах, а в камине весело потрескивали поленья. Дымоход не чадил. Да, стены тут тоже были в копоти, однако сырости не ощущалось – возможно, благодаря огню в камине. Разжигать камин среди лета – рассказать кому, не поверят!

Джорджия украдкой пощупала простыни – не влажные ли, но они оказались совершенно сухими.

– Полагаю, вам тут будет удобно, матушка.

Графиня презрительно хмыкнула:

– Что-то я в этом сомневаюсь. Дрессер, вы можете идти. Да распорядитесь, чтобы мне подали горячего пунша, чтобы согрелись мои старые кости. И еще пусть принесут ужин. А ты останься со мной, Джорджия.

Джорджия уже готова была воспротивиться, однако старые уроки не прошли даром. Когда они остались вдвоем, она сказала:

– Помните, ведь это вы сами решили выдать меня за лорда Дрессера.

– Я не вполне представляла себе… мм… масштаб бедствия.

– Я все это переживу. Я люблю его.

– С тобой всегда было трудно, Джорджия. Репутация твоя почти полностью восстановлена. И в таких жертвах, – мать обвела рукой комнату, – вовсе нет надобности.

И все же, наверное, старые уроки на время можно и позабыть.

– Матушка, вы затеяли хитроумный трюк, вы смотрели сквозь пальцы на то, как отец обменивает меня на лошадь. Понимаю: вы полагали, что так будет лучше для меня, но я была просто пешкой в вашей игре. Так вот, я более не ваша пешка. Мои деньги принадлежат мне по праву, я хозяйка собственной судьбы и намерена стать супругой лорда Дрессера и жить с ним здесь, в Дрессер-Мэноре!

Матушка уставилась на дочь во все глаза. Джорджия приготовилась к взрыву праведного гнева, однако как раз вошла Агата, горничная леди Эрнескрофт, и гнев обратился против несчастной:

– Ах, вот и ты наконец! Соблаговолила явиться! Быстро помоги мне снять мокрое платье, пока я не подхватила лихорадку. А ты иди, Джорджия. Ты вечно выводишь меня из себя, вечно!

Выйдя из материнской спальни, она увидела Дрессера, который ждал ее в коридоре. Интересно, что он успел услышать, подумала Джорджия.

Дрессер улыбнулся:

– Позволь мне показать тебе твою комнату. Я мог бы справиться и получше, но времени было маловато.

Он распахнул двери в комнату, где тоже пылал камин, а на столике стояли цветы в простой глиняной вазе. Интересно, это тоже дело рук госпожи Ноттон?

– Переносимо, – сказала она, делая вид, что не замечает пятен плесени на портьерах и обшарпанной штукатурки на потолке. Подойдя к окну, она провела пальцем по подоконнику – он был мокрый.

– Даже тут еще не все успели исправить, – вздохнул Дрессер.

– Крыша не протекает?

– Почти нигде.

– Да, мои двенадцать тысяч приданого очень нам пригодятся… – Ведь это его дом, а теперь и ее тоже. – Ты говорил, что провел тут довольно много времени в детстве. А каким тогда был этот дом?

– Он мне нравился. Не элегантный, но очень уютный.

– Значит, мы снова сделаем его уютным. Я обещаю, – заверила она, увидев сомнение в его взгляде. – Штукатурка почти нигде не осыпалась, в большинстве комнат удастся обойтись только покраской, а если деревянную обшивку коридора отреставрировать, он будет выглядеть прекрасно. А где твоя комната?

– У тебя, как я погляжу, греховные намерения, – со значением произнес Дрессер, и от выражения его глаз все тело ее охватил жар. Она поняла, что успешно прошла последнее испытание, и спросила:

– Что может быть между нами греховного?

– Что ж, я принимаю твой вызов, – улыбнулся он.

Подойдя к комнате в дальнем конце коридора, он распахнул двери:

– Опочивальня барона Дрессера!

Комната была просторна и некогда, пожалуй, даже отличалась известной роскошью – лет эдак сто или двести назад. Стены были обшиты дубовыми панелями, а камин сделан из цельного камня. Резная дубовая кровать была поистине баронской – более шести футов в ширину.

– Такое ложе не ограничивает свободы действий, – сказал Дрессер.

Они взглянули друг на друга, но тут раздался голос леди Эрнескрофт:

– Джорджия! Где ты? Поди-ка сюда!

Джорджия скорчила рожицу, но повиновалась. Дрессер последовал за возлюбленной.

– Сядь, – приказала мать. – Поешь. Дождь кончился, а до вечера еще далеко. Мы можем осмотреть сад. Все-таки в этом поместье есть нечто… многообещающее.

Джорджия взглянула на Дрессера, словно безмолвно просила прощения, и он вышел из комнаты.

Вскоре мать потребовала, чтобы ей принесли деревянные башмаки на толстой подошве, чтобы, гуляя по саду, не испортить туфли и платья. Дрессер вызвался их сопровождать, и Джорджия шепнула ему украдкой:

– Сапоги! Вот что следовало надеть. Если уж я решила отведать деревенского житья, то буду носить сапоги.