Нура поощрительно улыбнулась. Кубаба положила руку ей на живот.

– Ты не родишь, пока не станешь собой.

– Что?

Царица сурово буравила ее взглядом, не убирая руки:

– Ты не забеременеешь, пока ходишь под чужим именем. Авраам не сделает ребенка ни Саре, ни Сарре, потому что Сара – это не Сара, а Сарра – не Сарра. Маска препятствуют зачатию, ложь приводит к бесплодию. Ты дашь жизнь новому существу, когда назовешь себя Нурой.

Нура отпрянула. Кубаба кивнула на меня:

– С ним! Лишь он знает тебя как Нуру.

Она живо развернулась и обратилась к своим эфебам:

– Ну что, голубчики, вам плевать, что ваша царица изжарилась на солнце?

Слуги кинулись со всех ног услужить царице. Кубаба, что-то воркуя, обернулась к ослам.

Нура ошарашенно смотрела на меня. Мы воспользовались болтовней государыни, которая донимала прислужников:

– Дорогуша, ну-ка подсади меня на осла. Да нет, не ты! Не ты, дурень, а тот, с миленькими глазками и прелестными ушками. Эй, полегче! Или нет, вот так хорошо. Да. Вперед, дорогуша! Это я ослу. Вам не нравится, что я говорю ослу «дорогуша»?

И кортеж двинулся прочь, оглашая округу восторженными излияниями царицы.

Авраам дал нам знать, что его люди настроены поскорее расстаться с Бавелем.

Нура застыла. Она сомневалась, что хочет по-прежнему выступать в роли Сарры.

– Авраам ждет тебя, – шепнул я ей. – И Исаак.

В ее глазах замер безмолвный вопрос. Я настаивал:

– Иди.

Она все еще медлила. Я прикоснулся к ней, вдохнул ее пьянящий аромат и шепнул:

– После смерти возвращайся ко мне.

Эпилог

Ноам вышел из роскошного отеля, в котором Хасан забронировал ему номер, и сел в лимузин; служащий погрузил его багаж. Бесшумное податливое авто покатило по розовому гудрону, окаймленному глянцевыми пальмами и магнолиями с огромными цветами фарфоровой белизны. Ноама настигло чувство нереальности: миру угрожает смертельная опасность, фундаменталисты вот-вот захватят атомные электростанции, а безучастная и невозмутимая комедия роскоши продолжается как ни в чем не бывало.

Может, потому что он пишет мемуары о Месопотамии? Все здесь напоминает о чванливом городе Нимрода. Дубай воздвиг семьдесят небоскребов высотой больше двух сотен метров, и среди них вознесшийся на 828 метров Бурдж-Халифа: Бавель! На этой нескончаемой стройке рабочие из Пакистана и Индии вкалывают при пятидесятиградусной жаре в тяжелейших условиях, и чуть ли не дважды в неделю случаются самоубийства: Бавель! Сталкиваются множество наречий, неразбериха и путаница, хотя чаще прочих сквозь гам прорываются арабский и незамысловатый английский, окрашенный сотней акцентов: Бавель! Отодвигая пустыню, бросая вызов засушливому климату, освежая воздух, здесь создают искусственные архипелаги из песка, начерпанного в Персидском заливе, и воздвигают гигантский приморский курорт близ колоссального канала: Бавель! Торговые центры, эти культовые сооружения нашего времени, состязаются в роскоши: Бавель! Выше, просторней, богаче… Всякий рекорд таит в себе крушение, мера становится чрезмерностью, излишеством, попирающим свой эталон: Бавель!

Приручены здесь даже запахи. В отеле люкс Ноам вдыхал озадачивший его аромат сандала: обычно источником запаха бывает определенная точка, он распространяется и теряет свою интенсивность; но тут Ноам не мог обнаружить источника: ровный аромат тек и проникал повсюду, внушая негу и сладострастие.

Лимузин остановился перед монументальным портиком со сложным украшением в духе машрабии. Шофер подхватил чемодан с глиняными табличками и повел Ноама по торговой галерее со стеклянной крышей. Мраморный проход оживляла обильно цветущая растительность родом со всех континентов.

Золоченые буквы на светонепроницаемой витрине, сияющей подобно черному агату, указывали на логово антиквара: «Джон де Лапидор. Изобразительное искусство, ювелирные изделия, часы». Шофер проник за турникет, этот шлюз безопасности, Ноам юркнул за ним, и вот он в бутике.

Бутик? Скорее рафинированная выставка в лучших музейных традициях. На темных стенах выделяются объекты, скульптура или живопись, на которые направлены скрытые светильники, придающие им пронзительную плотность.

Ноама встретила ассистентка Джона де Лапидора. Эта ослепительная рыжеволосая дева, обтянутая изумрудным шелком, – неотъемлемая часть спектакля: она не ходит, а струится, не говорит, а поет, не общается с вами, а соблазняет. Загипнотизированный Ноам послушно семенил за ней по лабиринту проходов, в которых были развешаны творения мастеров.

Он задержался в зале, посвященном фламандской школе. Тут аж три полотна представляли Вавилонскую башню. Она была не слишком-то похожа на себя, художники ушли от действительности: вдохновившись архитектурой Ренессанса, они изображали Башню круглой, обнесенной галереями и винтовыми лестницами. И вот ее очевидное послание: безбожников настигает Божья кара. Ноам усмехнулся. Как наивно! Башня рухнула сама, без Божьей помощи. Недостатку технических знаний человека авторы Библии, поэты и художники предпочли божественное вмешательство. В конце концов, даже изобличая тщеславие Нимрода, они воспроизводят ее, извиняя, если не оправдывая, прямого виновника ее крушения. Однако лишь человек, и только он, сначала воздвиг Башню, а затем ее уничтожил.

Ноама поразила и другая нелепость этих картин: они рассказывают историю Бавеля как историю конца. Однако Бавель был началом. Рухнула Башня, но не желание Башни. В нем нет ни высокомерия, ни напыщенности, ни перегиба. Человек преодолевает границы и бросает вызов природе, не зная своего места в мире и считая, что он выше всего, что его окружает; он возводит города, изобретает письменность, развивает науки и социальные структуры; подчас он терпит поражение или заходит в тупик, но назад он не вернется никогда. Бавель не исчез с Бавелем, Бавель не перестал скрести небо, Бавель все время возрождается и принимает новые формы. Неудача не сокрушает честолюбия, она идет с ним рука об руку. Безумное приключение продолжается от преодоления к преодолению. Будущее остается незавершенной стройкой.

Если бы Ноама попросили изобразить свой Бавель, он представил бы не разрушение, а незаконченность. Человечество развивается бесконечно, движется, не достигая цели, побуждаемое конкуренцией, гордостью, гением, манией величия и презрением к границам. Незавершенная Башня никогда не будет завершена, ее будет подхлестывать вечное неутолимое желание.

Ноам вздрогнул. Он снова вспомнил о грядущей катастрофе. Психи, решившие уничтожить этот мир, тоже не принесут людям восторга, они их попросту уничтожат. Вот единственно возможный финал человечества.

– Будьте любезны подождать господина де Лапидора в кабинете.

Огненная дева указала Ноаму на кожаный диван.

– Господин де Лапидор со своими эпиграфистами изучит таблички в подвале, – уточнила она. – И после этого поднимется к вам. Возьмите в баре что-нибудь выпить, не стесняйтесь. До скорого.

Ноам понял, что ждать придется долго.

Чтобы убить время, он пробежал взглядом по книжным полкам, заглянул в угол, сплошь занятый витринами с антиквариатом, машинально им полюбовался. Набрал Хасану сообщение, что его встреча вот-вот состоится. Это, конечно, подстегнет Стэна и