Возбуждение, поначалу легкое и радостное, по прошествии некоторого времени наливается вязкой тяжестью, от которой больно вискам. Румянец на щеках Вострецова и Двоеглазовой сменился апоплексической багровостью, глаза их потускнели, добытая информация не давала дышать, распирала и жгла. А Кувалдин ни о чем не спрашивал, не поднимал головы, не проявлял никакого интереса, сидел и, как дурак, карябал, скотина безмозглая, в своем блокноте. Будто дело делает, будто он один работает, болеет за все, а другим наплевать, другие вместо того дурью маются, ходят взад-назад в такую погоду!

– Да что же он там пишет все время? – в сердцах закричал Вострецов. – Как по работе, – не может, неграмотный! А тут… Желательно знать, и очень! Следует выяснить!

– На нас докладную в обехаэс{168}, – обмерла Двоеглазова. – Ясное дело – на нас! Сидит тут, подслушивает, сам помалкивает!

– А ну, покажи, что сочиняешь? – велел Вострецов.

– Я не сочиняю, – испугался Кувалдин, закрывая блокнот. – Я так… просто так… для себя самого…

– Покажи, если «так», чего прячешь! – моментально блокнот оказался в хватких руках Двоеглазовой, которая тут же подала его Вострецову.

Вострецов старательно натянул очки, хмыкнул и со свистом всосал не к месту высунувшуюся тощую улыбку. Он всосал ее, как макаронину, разом, и теперь ее не было и быть не могло.

Отодвигая блокнот все дальше и дальше от своих дальнозорких глаз, Вострецов разглядывал его долго и подозрительно, а Кувалдин издали видел, как съеживаются, жмутся друг к другу, сгибают спину и цепенеют под взглядом безротого человека беззащитные палочки и завитки. Они сделались теперь похожими на уныло сколоченный забор. Техник-смотритель ежил свой бывалый лоб, Двоеглазова сопела ему в ухо, потом они одновременно подняли вспотевшие лица от блокнота, и Вострецов слегка растерянно, но достаточно строго спросил:

– Это – что?

– Ты… это… зачем… это? – с изумлением поддержала его Двоеглазова.

Разлилась и набрякла тишина.

– Шифр! – вдруг догадался Вострецов и просиял. – Товарищ Двоеглазова, тебе ясно? Ах ты, Кувалдин, ах ты, гриб мореный! Двоеглазова, звони участковому товарищу Козлову.

В голосе Вострецова звучало что-то похожее на восторг, и это больше всего напугало Кувалдина.

– Что вы? За что?

– Смотри ты – «за что»! – ласково сказала Двоеглазова, вся засветившись. – За то, миленький, что ты аферист и шпион{169}. Правильно я, Виктор Иванович?

– Точно. А тебя, Кувалдин, мы сейчас сдадим, куда надо.

– Что я сделал? – совсем уже тихо спросил Сергей Фомич. – Объясните, пожалуйста.

– Нет уж, здесь объяснять будешь ты! – рубанул Вострецов, распаляясь. – А ну-ка, скажи-ка, что все это значит? Пароль?

И он начал читать:

– «Впоуд па олквд атполифе итанк алв дапролд апр лды езс роду совплд вдайд лд иоакд ырвщ…»

Правильно я читаю, Зинаида? Отвечай, хорошенько подумав, я тебя назначаю в качестве понятой.

– «Ырвщ»! – громко и радостно прочла Двоеглазова. – Все точно! «Ырвщ»!

– Ну, Кувалдин… А может, ты и не Кувалдин? Может, ты какой-нибудь мистер Смит? А? Или этот… дядя Том?{170} Объясните-ка, задержанный, объясните при понятой, что такое означает «лд иоакд» и все прочее? В особенности «ырвщ»? Ох, не нравится мне этот «ырвщ»…

Вострецов снова читал, теперь вроде как бы и с уважением. Что же, в конце концов, шпион – это шпион, специалист, может, даже полковник, счет имеет в Швейцарском банке, и зарплату в долларах ему переводят туда. А что? Тут ему – командировочные, а там зарплата идет себе и идет. Так думал про себя техник Вострецов, а сам читал{171} вслух, но Кувалдин не слышал его и не видел. Не заметил он даже и того, что у техника внезапно прорезался рот и теперь из него, а не откуда-нибудь выходили все эти звуки, которые все равно не могли заглушить голоса синих значков. И голос этих значков звучал все громче и отчетливее, все сильнее, оглушительно, как большой симфонический оркестр, которого Кувалдин никогда в жизни не слышал, а теперь вот услышал, и от этого по щекам его потекли настоящие слезы, соленый привкус которых он давно позабыл, а ведь это был вкус его детства.

Вострецов читал, а Двоеглазова в такт ему согласно кивала, Кувалдин всхлипывал и слизывал слезы с губ, и никто не заметил, как открылась дверь и в контору вползла глухонемая старуха следом за своим костылем.

– А ну! – велела она Вострецову. – Дай сюда!

Потрясенный такой наглостью никому не нужной калеки с одним, последним, зубом, выбить который не составляло труда, Вострецов в растерянности протянул ей блокнот.

– Шифр, – доложил он старухе, будто она и представляла здесь власти. – Задержан агент{172}.

Старуха поднесла блокнот к глазу, а Кувалдин придвинулся к ней, словно она или кто-нибудь вообще мог защитить его от Закона, который он каким-то образом нарушил. Он знал теперь, что нарушил, знал и боялся, но ни о чем не жалел, он все еще слышал голос своих закорючек и наверное понял бы, что был счастлив, если бы мог догадаться, что это такое – быть счастливым.

Старуха изучала блокнот, и значки на листе распрямлялись, вытягивались, оживали, голос их гремел уже на всю контору. Закивав головой и построив на лице некую фигуру, гораздо больше похожую на улыбку, чем все червяки, ползающие в настоящий момент по физиономии Вострецова (один из них как раз сидел у него между щекой и подбородком, выглядывая из края трещины, которую мы с вами так сумасбродно приняли за рот), старуха уселась за паспортный стол Двоеглазовой и громко сказала:

– Ну, кто здесь придумал про шифр и шпионов{173}? Где тут шифр? Покажите. Может быть, я не заметила, я – пожилой человек. Кроме того, я глухонемая.

– Показать? Сию минуту с большим удовольствием! – угодливо откликнулся Вострецов, тотчас прогнав червяка. – Пожалуйста, – он ткнул пальцем в блокнот, – «совплд вдайд». Понимаете? И еще «езс роду». И дальше вот – «ырвщ». Это что, по-вашему, – «ырвщ»?

– Врешь! – заявила старуха. – Все врешь! Нету «ырвща»!

– А что же по-вашему тут, гражданочка, есть? – тихоньким голоском спросила Двоеглазова. – Товарищ Вострецов, давайте лучше позвоним, ей-богу, они сообщники!