Ее феминистские статьи, как и статьи о фотографии, в самых подробных деталях демонстрируют, как кажущаяся со стороны анонимной последовательность (камера, изображение, метафора) искажает, изменяет, освобождает или порабощает. В эссе «Магический фашизм» вскрываются две слабые стороны Зонтаг – секс и политика. И то, и другое можно эстетизировать, но и то и другое не эстетично. Сексуальные игры не являются большим секретом. Порнографические материалы широкодоступны, и нет никакой необходимости напускать тумана и видеть глубину там, где ее нет, а именно в книге «Регалии СС». Фантазии о подчинении и доминировании не появились, как она пишет, «в наши дни» и к тому же свойственны как гетеросексуалам, так и гомосексуалистам. И даже если бы это были исключительно фантазии геев, то есть большая разница между тем, чтобы вырядиться в черную кожу и заявиться в бар в Гринвич-Виллидж, и тем, чтобы получать сексуальное удовлетворение от изображений нацистских зверств. Вообще, очень сложно понять, почему она неоднократно называет «Регалии СС» «порнографическим журналом»[1014]. Она сама считала, что «все отношения – это отношения хозяина и раба», проецировала свои представления на других людей, чтобы (незаметно и не привлекая к себе внимания) отвести от себя любые подозрения.

«Мистический фашизм» – это эссе, написанное человеком, получившим знания о сексуальности из книг, таких, как Мисимы или извращенной посредственности автора «Солнечного ануса»: «По мере того как социальный контракт бледнеет по сравнению с войной, трах и отсос кажутся всего лишь милыми и, следовательно, приятными. Развязка любого сексуального опыта, как Батай утверждал в течение всей своей жизни, является осквернением, богохульством»[1015].

Она не оспаривает утверждение Батая. Понятно, почему Зонтаг обиделась на заявление Рич о том, что в эссе нет «эмоционального обоснования». Аллегория, являвшаяся единственным удовольствием меланхолика, рискует превратиться в десантирование, отражение, в пассивный залог. За сохранение центральной роли в социальном дискурсе Зонтаг заплатила цену отсутствия аутентичности, в то время как центр социального дискурса начинал смещаться.

Болезнь Зонтаг имела некоторые неожиданные последствия. Одним из них стала прическа, узнаваемая наряду с коком Элвиса и париком Энди Уорхола цвета платинового испуга. Одной прически достаточно, чтобы угадать людей, которые ее носили. Прическа Зонтаг была простой – белая прядь на лбу на фоне темных волос, как полоса на спине скунса. Эта прическа стала настолько узнаваемой, что в реквизите передачи Saturday Night Live держали такой парик для того, чтобы использовать его в скетчах о нью-йоркских интеллектуалах[1016].

Как и в случае с большинством великих идей, история появления этой прически была проста. Сестра Сьюзен Джуди вышла в калифорнийском Сан-Матео замуж за Морри Коэна. Сьюзен находилась тогда в Европе и на свадьбе не присутствовала, отчего Джуди обиделась, и их отношения в течение 20 лет оставались натянутыми. Вскоре после свадьбы Джуди и Морри переехали в Гонолулу, где Джуди работала в универмаге. В 1970-м на Гавайи переехали Милдред и Нат. До этого они перебирались вслед за Джуди в Северную Калифорнию, а потом и на Гавайи. (Позднее Джуди и Морри уехали на Мауи, куда Милдред и Нат за ними уже не поехали.)

Сьюзен впервые приехала на Гавайи в 1973-м, после поездки в Китай. В «Проекте путешествия в Китай» она упоминала о том, что «после трех лет устала от несуществующей литературы, ненаписанных писем и несовершенных телефонных звонков между мной и М.»[1017]. Чередование близости и отторжения в отношениях с Милдред заложило основу стереотипа большинства любовных связей Сьюзен, и инициировала такую схему отношений чаще всего сама Зонтаг. Посещение членов семьи всегда вызывало у нее сильнейший стресс. «Она томилась ежесекундно и не могла дождаться, когда все это закончится»[1018], – говорил один из ее друзей. Когда Сьюзен поставили диагноз, она не сообщила родне о болезни, и о том, что у нее рак, один из ее дальних родственников узнал из журнала Hollywood Reporter[1019].

После того как Сьюзен стало лучше, она прилетела на Гавайи. Там она встретилась с Полом Брауном, парикмахером, дружившим с Натом и Милдред. На ярком тропическом солнце «я опасался, что она превратится в уголек, потому что она была белой, как лист бумаги», – говорил Браун. Милдред попросила его помочь ей привести дочь в порядок, «заставить Сьюзен лучше одеваться и пользоваться косметикой». Сохранилась одна фотография тех времен, на которой Сьюзен изображена накрашенной и в очень открытом платье. После химиотерапии она не потеряла волосы, вот только они поседели. Пол сделал ей стрижку и покрасил волосы в черный цвет, оставив белой лишь одну прядь[1020].

«В большинстве описаний эпидемий, – отмечала Зонтаг в эссе «Болезнь как метафора», – обычно рассказывают, какие разрушительные последствия заболевание оказывает на психику»[1021]. Боль может «достать» даже святого. «Как и любая другая чрезвычайная ситуация, это состояние пробуждает в людях все самое лучшее и самое худшее»[1022], – говорила она о раке. Вирджиния Вулф писала, что в здоровом состоянии «наш ум доминирует над чувствами… Когда человек здоров, «надо держать социальную маску приятности», а во время болезни эта игра прекращается», болезнь – это состояние, когда «полиция берет выходной»[1023].

В случае с Сьюзен все так и было. Ее полиция (супер-эго, самосознание) взяла выходной. Друзья замечали, что в период болезни она стала еще менее чувствительна к состоянию других людей и начала больше врать. В детстве ее друг Меррилл считал, что Сьюзен не была честной. «Она честная?» – задавалась вопросом Харриет. Ева считала, что «с Сьюзен было что-то очень не так». Сама Зонтаг писала, что «пытается быть честной, справедливой, достойной». Левин упоминал о том, что у Сьюзен есть «слепые зоны», что она «не была умной и интуитивно эмоциональной», о чем вспоминали Ирэн, Альфред, да и признавалась сама Сьюзен, считавшая, что «не особо хорошо разбирается в окружающих, в том, что они думают и чувствуют».