— Так здорово, что мы сюда приехали.

Он заплакал. Она прикусила губу, с трудом сдержавшись, чтоб не прикрикнуть на него: «Прекрати, ты же не ребенок». Слава богу, на этот раз его слезы быстро иссякли. Молодые итальянцы, самодовольные и равнодушные, даже ничего не заметили. На время отвлекшись на Гектора, она думала о том, что североамериканцы ей все-таки нравятся больше, чем европейцы: те, как и два парня за соседним столиком, нередко бывали чванливы, мелочны и бесцеремонны. Гектор шмыгнул носом, вытер глаза и взял меню. Она посмотрела на него — вопросительно, без улыбки.

— Все нормально. Просто я тебя не достоин. — О Боже, не дай ему снова расплакаться. — Мне так стыдно, Айша.

Она тоже уткнулась взглядом в меню. Боялась сказать что-нибудь не так. Она чувствовала себя иссякшей; у нее не осталось ни жалости, ни сострадания к нему. В то же время она понимала, что несет за него ответственность. Именно несоответствие между ее намерениями и желаниями вызывало у нее досаду. Она была бы в бешенстве, если б его не мучила совесть. Но она не хотела пестовать его горе, чувство жалости к себе и отчаяние. Жестокая мысль промелькнула у нее в голове. Будь мужчиной, с горечью подумала она, как-нибудь уж найди выход из своего кризиса среднего возраста, а то твое нытье в печенках уже сидит. Она пробежала глазами список блюд. Решено: она закажет рыбу, запеченную со специями в банановом листе. Айша захлопнула меню:

— Когда вернемся домой, я позвоню Сэнди, поздравлю ее с беременностью.

Гектор просиял, его глаза радостно заблестели. Она тут же пожалела о своей опрометчивости. Больше не уступлю ни на йоту, поклялась она себе. И опять на нее накатила волна усталости; шея, плечи, все кости занемели, будто под грузом непосильной тяжести. В конце концов, это и есть любовь, ее форма и сущность. То, что остается от любви после того, как проходят страсть и исступленный восторг, иссякают дух авантюризма и жажда риска. По своей сути любовь — это компромисс, подчинение двух индивидуальностей банальным неприятным реалиям повседневного совместного существования. Только так, в любви, сумеет она сохранить привычное счастье. Ей придется отказаться от рискованных попыток обрести неизвестное, наверняка невозможное и недостижимое новое счастье. Нет, она не может так рисковать. Она слишком устала. И потом, убеждала она себя, глядя на огромную золотистую луну, висевшую низко над Амедом, у меня есть муж, он меня любит, поддерживает, оберегает. Я живу в полном благополучии. Чего ж еще можно желать? Только молодые и чокнутые мечтают о чем-то еще, верят, что любовь — это нечто большее.

— Замечательно, что она забеременела. Она ведь так старалась.

— Потрясающе, правда? — Гектор светился от радости. — На своем дне рождении Гарри мне сказал, что, если б у них ничего не получилось до лета, они попробовали бы искусственное оплодотворение. Тогда им обоим пришлось бы тяжело.

— Сэнди, ты хотел сказать? — Гарри… В отношении Гарри уступок он от нее не дождется. Она и Гарри всегда будет партнерами в напряженном танце притворства и уловок. Она повысила голос: — Тяжело было бы Сэнди. На Гарри бы это никак не отразилось. С него всегда все как с гуся вода.

Гектор уловил нотки презрения в ее тоне, и его радость угасла, улыбка исчезла. Она ничего не могла с собой поделать: съязвила, и была тому рада. Она подозвала Ваяна, и они сделали заказ.

— Люди меняются, Айш.

Она смотрела на море, и в первую минуту смысл его слов не дошел до ее сознания. А потом, когда наконец-то их поняла, цинично рассмеялась:

— Гарри никогда не изменится.

Гектор застонал:

— Он ведь извинился за то, что обидел Хьюго. Они протащили его через суд, отплатили ему сполна. Чего еще ты от него хочешь?

— Я не об этом. Ты понял, что я имела в виду.

— Боже, то было десять лет назад…

Она вспылила:

— Он ее избил. Этот гад избил свою жену. — Сердитая, настороженная, она сверлила его злым взглядом, готовая ужалить в любой момент.

Он молчал. Она знала, что он тоже вспоминает тот вечер. Она была беременна Адамом. Они услышали визг тормозов остановившейся у их дома машины, из которой с трудом выбралась Сэнди. На ее рубашке и брюках запеклась черная кровь. В первое мгновение они подумали, что она пьяна, а потом увидели, что нос у нее сломан, губы разбиты, челюсть вывихнута, она не могла говорить. Она повалилась на Гектора, на землю упали два выбитых зуба. Уходи от него, сказала ей Айша приказным тоном. Но Сэнди не ушла от мужа. Гектор отвез ее в больницу на Белл-стрит, где она сказала, что упала с лестницы на вокзале Фэйрфилд. С тех пор с Айшей она об этом никогда не разговаривала.

— С тех пор он и пальцем ее не тронул.

— Это он так говорит. — Айша вскинула голову и посмотрела мужу прямо в глаза. — Я навещу Сэнди, буду ей подругой. Но кузена твоего я никогда не прощу, ясно? Я его ненавижу. Мне противно, что этот человек есть в моей жизни.

Гектор первым моргнул, отвел глаза.

— Я все понял, — пробормотал он, и она ему поверила. Вздохнула с облегчением.

Ее гнев улегся, исчез под волнами усталости в глубинах ее существа. Она спокойно улыбнулась:

— Божественный вечер, да?

Она была сама не своя, пока не вернулась домой, пока не вошла в здание мельбурнского аэропорта, пока не увидела своих детей. Она сгребла их в объятия, стала вдыхать их запахи. От Адама исходил грубоватый бодрящий дух. Мелисса пахла по-девчоночьи — свежестью, медом и ароматом миндального мыла, которым пользовалась Коула. От обоих пахло чесноком, лимоном и домом родителей ее мужа. Ей хотелось поскорей их увезти, хотелось, чтобы они снова были вместе, как одна семья. Это и есть жизнь, думала Айша, самое главное в жизни, то, ради чего стоит идти на уступки, компромиссы и мириться с поражениями. Она не отпускала от себя детей. Держала дочь за руку в машине, ерошила волосы Адаму. Они без умолку трещали, спорили, перебивали и обзывали друг друга, рассказывая ей про школу и занятия спортом, про яя и nanny, про кошку и футбол, про уроки танцев и телеконкурс «Австралийский идол»[129], про своих друзей и поход в кино. Она слушала, слушала, слушала, и готова была слушать их до бесконечности. Она пропустила целых две недели из жизни своих детей. Полнолуние в Амеде, аппетитные запахи сочных блюд, часы, проведенные в праздности под солнцем на берегу моря, — все это было несравнимо с тем, что две недели она отсутствовала в жизни своих детей. Она не могла сдержать своих чувств — то и дело сжимала их коленки, целовала их, гладила. Они мчались по скоростной автостраде к Мельбурну, и город, унылый и невзрачный, постепенно разворачивался перед ними. Безжизненный, ободранный, лишенный запаха, плоти и крови, он был похож на скелет, слишком долго простоявший под солнцем. Но когда Манолис высадил их перед домом, она с трудом сдержала слезы облегчения.