Я пишу эти строки вечером 24-го[45], положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.

Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.

Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского[46] показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.

Нельзя ждать!! Можно потерять все!!

Цена взятия власти тотчас: защита народа (не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и составило второй корниловский заговор.

Кто должен взять власть?

Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет „или другое учреждение“, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных.

Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью.

История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.

Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.

Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.

Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, даже своих лучших представителей, а не ждать их.

Это доказала история всех революций, и безмерным было бы преступление революционеров, если бы они упустили момент, зная, что от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера, спасение от голода, передача земли крестьянам.

Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!

Промедление в выступлении смерти подобно».[47]

Закончив письмо, Ленин снова стал томиться ожиданием. Ему необходимо было как можно скорее попасть в Смольный, где в это время принимались решения огромнейшей важности. Все приготовления к восстанию были закончены, и Военно-революционный комитет постановил, что восстание должно начаться в два часа ночи. Конечно, Ленина старались держать в курсе дела, но оповещали его не обо всем. Пока что его предупредили, чтобы он не спешил выходить из подполья. Позже Сталин распространит версию, будто к вечеру того дня он собственноручно послал Ленину записку, вызывая его в Смольный, и что Ленин получил ее как раз в тот момент, когда писал процитированное выше письмо. Представьте, какое счастливое совпадение! Но верится в это с трудом. Ленин действительно отослал Маргариту Фофанову около 10 часов вечера, по всей вероятности, с настоятельной просьбой узнать подробнее самые свежие новости о вооруженном восстании; почти наверняка при ней было только что написанное им письмо. Ленин также сказал ей, что будет ждать ее до 11 часов, а если до того времени она не вернется, он будет волен поступать, как ему заблагорассудится. Верный спутник Ленина, Эйно Рахья, как всегда, был к его услугам.

Из всего, что ему удалось в тот день узнать, он понял: восстание вот-вот начнется. Целый месяц до этого он пытался убедить Военно-революционный комитет в необходимости действовать тотчас же, не медля, повсюду, где это только возможно, — пока Временное правительство не стянуло силы и пока рабочие и солдаты горят желанием ринуться в бой. И вот настал его час действовать. Необходимо во что бы то ни стало «подтолкнуть историю». Что толку сидеть и ждать, когда за ним придут и с почестями выведут к народу, а весь Петроград будет уже в руках революционеров? Он должен любой ценой попасть в Смольный.

Риск был велик. Большую часть пути надо было идти пешком, потому что трамваи не ходили. Кроме того, существовала опасность встречи с правительственными патрулями. Мосты могли быть снова разведены, и тогда пришлось бы нанимать лодку, чтобы перебраться на другой берег Невы, а юнкера наверняка шарили в темноте прожекторами по воде. Если бы Ленина узнали, его расстреляли бы на месте.

Полчаса он ходил взад-вперед по комнате, перебирая в уме все «за» и «против». Вдруг он остановился — его пронзила мысль, что, если он и дальше будет сидеть в этой комнате, он все потеряет, а если он все-таки доберется до Смольного, он выйдет победителем, все лавры будут его. Ленин быстро напялил парик и подвязал щеку большим мятым платком. Эйно Рахья он велел в случае, если их остановят, говорить, что у его товарища страшная зубная боль, и поэтому он даже не может говорить. Затем он написал записку верной своей помощнице Фофановой: «Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич», — с тем и покинул квартиру. Ночь была холодная, дул сильный ветер, но снег еще не лег на землю. Уходя из дома, Ленин надел галоши — боялся, что будет дождь.

Трамваев не было видно. Выборгская сторона была в руках красногвардейцев, поэтому Ленин и Рахья не ожидали никаких препятствий до самого Литейного моста. На их удачу им попался последний трамвай, направлявшийся в депо, и они вскочили в него. Вагон был почти пустой. Никто не обратил внимания на человека с подвязанной щекой и на молодого финна, его спутника. Годы спустя придворные историки, почитатели культа Ленина, придумали любопытный разговор, который якобы произошел между Лениным и кондукторшей трамвая. Ленин будто бы спросил кондукторшу, куда идет трамвай, а она будто бы ответила: «Да откуда вы такие? Разве не знаете, что в городе творится? И какие вы рабочие, если даже не знаете, что у нас революция! Мы прогоняем хозяев!» Тут Ленин, мол, расхохотался и к восторгу кондукторши стал ей детально объяснять, как должна развиваться революция. А Эйно Рахья в это время дрожал всем телом, боясь, что Ленина кто-нибудь узнает и выдаст врагам. В официальной истории этот эпизод так или иначе был увековечен наряду с другими сказками, сочиненными для того, чтобы ярче раскрасить исторические события тех лет. А между тем подлинная история революции была и без того насыщена красками и в подсветке не нуждалась.