никто не помешает мне прожить ее отныне по-своему. Я больна полгода, выполнила все, что от меня требовали. Это было тяжело. Теперь все пойдет по-другому. Здесь, в Авиценне, я наконец-то в безопасности. Все будет хорошо.

Шарлотта боится болезни и смерти, она снимается в фильме Ларса фон Триера. То, что со мной происходит, ей трудно выносить, она бежит от этого, но ей не плевать на меня, напротив.

Моя добрая подружка Кейт похожа на меня, мы смеемся над этим, но она еще более беспокойная, чем я. Когда речь идет о здоровье, она настроена очень пессимистично.

Сегодня 2 августа. Второй сеанс химиотерапии.

Никто не догадывается, до какой степени это ужасно.

Я сделала все, чтобы на этот раз все прошло как надо. Я позвонила Эндрю, Линде, мужьям дочерей, не беспокоя других.

Уровень эритроцитов стремительно падает. Я больше не печалюсь. Я хочу одного: чтобы начали лечение.

Шарлотта звонила, оставила самое нежное послание, какое только возможно: «Целую тебя снаружи, изнутри, от лба до больших пальцев на ногах, целую твои вены, целую твое сердце, твои легкие и все остальное». Я заплакала.

Сеанс химиотерапии закончен.

Думаю, все прошло удачно. Впервые за четыре, пять, шесть месяцев я могу нормально дышать.

О нет, они завтра ставят мне эту ужасную порт-систему. Я буду знать, что больна. Все, кто дотронется до меня, будут знать, что я больна. Они сказали: «На шесть месяцев». Но нет. Даже если я выберусь, эта штука останется там до моей смерти. Мне жаль себя. Плачу, плачу, плачу.

* * *

Клиника Авиценны, сентябрь

Моей Лу 30 лет, она задыхается от слез любви и гнева, гнева на меня, потому что я ее пугаю. Она сидит на синем стульчике, ее лицо подергивается, она говорит мне: «Я думала, у тебя общий рак». Как она могла вообразить такое, бедная Лу? Все три мои дочери, по словам Лу, потеряли сон. Марлоу тоже. Сеансы лечения следуют один за другим, она слышит тревожные новости, ей приходят сообщения, свидетельствующие о моих страданиях. Я не говорю, что стоит держаться перед публикой, приходишь на концерт, пусть даже не совсем в форме, смешишь их, поешь для них, рассказываешь смешные истории, а тем временам харкаешь кровью и каждый день ездишь в больницу, где тебя колют… Я обо всем рассказала Лу. О том, что медсестры не могут попасть в вену и т. п. Но рассказала ли я ей о моментах радости? Нет, об этом я молчу, вот и Марлоу видит меня только тогда, когда я вызываю неотложку. К примеру, во время демонстрации я трижды теряла сознание, или в Бресте в августе попала в военный госпиталь, где мне было совсем не до шуток. Может, я просто дошла до предела и не понимаю этого? Я уже не восстанавливаюсь. Я явилась в больницу, как какая-нибудь старушка. Икры болят, вены мучительно ноют, мы с Габ в слезах, больница в Мадриде. Не нужно было говорить об этом. Сообщения мои удручающие.

* * *

Сентябрь

Эли умер. Сегодня утром. Бедный Иван. Хорошо, что Шарлотта вернулась. Он словно дожидался этого. Бедный, бедный Иван. Он совершенно уничтожен. Я ничем не в силах помочь. Вспоминаю о маме, о ее последних минутах… Как это ужасно! Ужасная тишина, конец надежде.

Похороны. Лу и Марлоу были там, Кейт с Ури тоже. Марлоу подарил Иветте розу.

Дорогой Эли.

* * *

Ноябрь

Эта тетрадь была мне подарена Луи Азаном. Я провела вторую половину дня с ними. Одиль вела себя как ребенок, прелесть. Много говорили о начале жизни. Луи рассказал, как он похитил Джонни Холлидея, когда в ночном самолете уговорил его родителей подписать контракт до того, как на него наложил лапу Эдди Барклай!

Какой-то тип, не совсем уж некрасивый, подарил мне великолепный букет роз, когда меня причесывали в Муазане. Это на целый день подняло мне настроение.

На кладбище. Иветте ночью приснился Эли, как жене Цезаря, после чего она не сомкнула глаз… Он был в ярости и упрекал ее за то, что она не пришла на кладбище, так что я решила: единственное, что ей остается: пойти туда. Проблема только в одном: где он?

Иветта не имела права пойти туда, поскольку был праздник Ханука, проклятая религия! Бедная Иветта была совсем никакая, я купила два зимних кустика розы, написала записку и отнесла все на кладбище Монпарнас. Могилу Сержа отыскать легко – «место № 1», его могила покрыта цветами и билетиками на метро. Затем нужно было отыскать Эли. Он находился на другом конце кладбища, с той стороны дороги, охранник дал мне план, но мы с таксистом ровным счетом ничего в нем не поняли.

За ангелом, девять могил на восток, одиннадцать могил на запад – ну просто карта сокровищ. Охранник рассказал, что однажды ему приснилось, будто он выпил вина с Сержем, а на следующий день смог устроиться охранником на кладбище; он живет здесь со своей женой. Он купил новое издание Melody, я сказала ему, что Манки похоронили с Сержем, и подарила ему свой рисунок. Наконец, пройдя еще одиннадцать могил, за четвертым ангелом направо мы нашли могилу Эли. Я возложила на нее цветы от имени Габриэль, Иветты и от себя и сказала Эли, чтобы он больше не приходил к своей несчастной жене.

* * *

Набережная Орсэ, съемки с Тавернье

Тавернье такой восторженный и забавный. Рассказывали анекдоты, у него вышло, у меня нет. Тьерри Лермитт и Нилс Арстрап – оба веселые, и оба необыкновенно милы. В первый день я была в форме, потому что выспалась; на голове у меня был тюрбан. Как здорово оказаться в руках гримера, а потом примерять костюмы! Все говорили о Кейт, Лу и Шарлотте, все их помнят. Обстановка была такая дружеская, прямо-таки семейная. Говорили, как мила Лу, как проста в обхождении Шарлотта, как смешлива Кейт. Тавернье очень мягкий, он все повторяет «чудесно, чудесно», а сам посматривает по сторонам и все подмечает. Я кое-что подсказываю ему, и он почти все принимает. Такой славный.

Думаю, что моей карьере артистки пришел конец, у меня нет честолюбия, к тому же любой мало-мальски значительный кусок текста меня пугает. Я и не знала. Как бы то ни было, я справилась.

Варда пришла поужинать со мной.

«Чего мне недостает более всего, с тех пор как не стало Жака Деми, так это его замечаний». – «А она постарела, тебе не кажется?» – «А Олланд растолстел, ты не находишь?»

Как она права! У меня есть