Иногда девушке не верилось, что все закончится хорошо. Иногда казалось, что все просто… закончилось. И хотелось одновременно расплакаться и раскричаться от обиды. Василиса и Йен накануне приехали в гости. Вид у обоих был заговорщический.

Василиса с красивым круглым животиком ходила, переваливаясь, как уточка, быстро уставала и окруженная заботами Багоя только и искала, где бы спрятаться. Йен шепнул Зарии, что Милиана напророчила им двойню. И чернушке стало смешно. Она не представляла Грехобора с двумя свертками ревущих младенцев на руках.

И тут же, против всякой логики, Зария тихо всхлипнула. Как же им хорошо! Они счастливы и не живут ожиданием неизвестно чего… А она стоит одна, пропахшая дымом, в застиранном переднике и с растрепавшейся косой. Одна. Уставшая от постоянных надежд.

И в этот самый миг, кода девушка была столь близка к отчаянию, теплый ветерок мягко коснулся ее спины, и голос, памятный до дрожи, до судорог в горле, прошептал на ухо:

— Зария–а–а-а…

Она рывком развернулась и, наконец, увидела того, кого так долго ждала. Какие усталые у него были глаза! Он казался старше, чем прежде, лицо осунулось, а в уголках рта залегли горькие складки. И никого на всем свете не было красивее этого мужчины, с робким ожиданием глядящего в ее глаза.

— Глен! — девушка повисла на нем, прижавшись всем телом, слыша стук его сердца, ощущая тепло его кожи и силу его рук, сомкнувшихся на ее талии.

— Почему? Почему так долго? — Зария отстранилась, обхватив лицо мужчины ладонями. — Я…

— Прости… — Глен перехватил ее руку и поцеловал. — Быстрее не получилось. Это не так–то просто — заново родиться. Прости.

— Нет, — помолчав, покачала головой Зария и залилась краской. — Ты слишком неубедительно просишь…

* * *

Дэйн заметил брата, сидящего в тени дровяника раньше, чем об этом сказал его дар. Это обрадовало и успокоило Волорана. Магия истончалась. Скоро ее совсем не останется и люди забудут когда–нибудь, что дэйны, маги и колдуны были живыми людьми, а не образами из старинных приданий. Разрушатся от времени святилища, зарастут травой и станут просто камнями. Мир сделается проще.

— Ты чего не рядом с женой? — спросил дэйн.

— Она спит, — взгляд Грехобора потеплел. — Ну, я и ушел, чтобы не разбудить ненароком. Знаешь, до сих пор не могу поверить, что она… и я…

Старший брат хмыкнул:

— Понимаю. Наверное, нет–нет, а боишься к ней прикоснуться или думаешь, что спишь?

Йен кивнул, а потом, задумчиво глядя куда–то в пустоту сказал:

— Она всегда тебя любила. С того самого момента, как первый раз увидела. Не думал, что такое бывает.

— Что? — брови Волорана поползли вверх.

— Милиана жила только тобой. Оно говорила о тебе постоянно, о том, что ты скажешь или как поступишь, о том, когда придешь, о том, какой ты. И она сияла, стоило тебе оказать ей даже самый незначительный знак внимания — мимолетно кивнуть или просто посмотреть в ее сторону.

— Зачем…

— Но ты ее не любил. Я был в этом уверен. И ей об этом сказал. Дэйны не умеют любить, — Йен повернул голову и посмотрел на брата. — Она была красивая. А я глупый. И Проклятый дар искажал чувства… Я ведь с самого начала знал, что во мне она видит и ищет тебя. Но потакал этому. То ли ее жалел, то ли себя…

— Прекрати.

— Тогда, в переулке, когда она умирала и спросила, есть ли у нее шанс. Она не про меня спрашивала, а про тебя. И я снова солгал. Сказал, что шанс есть.

Дэйн закрыл глаза.

— К чему ты это говоришь?

— И той ночью, когда ты пришел и увидел ее спящей у моих ног… я тоже солгал, — Грехобор с болью посмотрел на брата. — Она не хотела оставаться со мной. Она бы ушла к тебе, не раздумывая. Но она боялась. Боялась, что тогда я озверею еще больше, боялась моей силы, боялась меня. Потому она и молчала… знала, что елси я сорвусь еще раз, остановить это не сможет уже никто. Ты погибнешь. И я тоже.

— Ну и зачем ты мне это теперь говоришь?

— Мои грехи некому забрать, — задумчиво произнес Йен. — Но ведь можно раскаяться и попытаться начать жить по–другому. Правильно. Не ломая жизни другим. Я сказал тебе правду. Что с ней делать — решай сам.

Волоран молча поднялся и пошел прочь. Свистнул, призывая своего фадира. Скакун повиновался неохотно, его связь с человеком терялась, он уже мог бы и вовсе не подчиняться, но… он привык к этому двуногому, привязался…

И когда всадник забросил себя на могучую спину, благородное животное затрясло головой, выражая радость от встречи.

— Я думал назвать тебя Сингом, — поглаживая сильную шею негромко сказал Волоран.

И фадир согласно захрапел, притопнув капытом.

Синг. Неплохо. Ему нравится.

…Они добрались до места глубокой ночью. Черные горы на фоне серого неба казались кучевыми облаками. Перехлестье опустело. Громады храмов выглядели безжизненными и мертвыми. Люди покинули это место. Не все, но большинство. Волоран спешился, и хлопнул Синга по холке, отпуская. Но тот попрядал ушами и лишь отошел на несоклько шагов, давая понять, что улетать пока не собирается.

Волоран нерешительно стоял перед крохотным домиком с покосившимся резным крылечком. В одном из окон едва теплился свет. Из трубы вился тонкий дымок. У входа шумела листвой старая акация.

Когда мужчина толкнул дверь, та не скрипнула, но половицы жалобно застонали, угадав чужака. Милиана сидела на старом сундуке, завернувшись в одеяло. На столе над плошкой с водой, потрескивая, горела лучинка.

— Ты похудела еще сильнее, — заметил Волоран. — Что такое еда, помнишь еще?

Девушка вздрогнула, услышав его голос, и испуганно обернулась.

— Дэйн…

— Волоран, — поправил ее гсть. — Почему ты не ешь?

— Не хочу.

— Почему?

— Не хочу и все.

— Почему?

— Хватит!

— Что? Я задал простой вопрос.

Этот холодный голос заставил Милиану теснее закутаться в одеяло.

— Я не хочу есть.

— У тебя тут ничего нет, тебя звали обратно. Зачем ты осталась на Перехлестье?

Она запрокинула лицо, с ненавистью глядя в равнодушные глаза:

— Это не твое дело. Я несу свое наказание. Живу. А как — тебя не касается.

— Касается, пока я твой муж.

— Ты… ты… — она задохнулась. — Маркуса больше нет. Богов нет. Алтарей нет.

— В этом случае наказания тоже больше нет, — напомнил он ей.

— Ты мне не муж! И никогда им не был!

— Я ношу твое кольцо, — он тронул цепочку.

— Так сними! Что тебе нужно от меня? Зачем ты приехал?