— Что он сделал с ними? — спрашивает Цилиолис.

Он перебирается вперед и ухватывается за древко друса, но вытянуть его не может. Друс засел крепко. Если бы это был кто-то из нас или тяжеловоз, удар бы убил его. Л’Афалия пытается ему помочь, и вдвоем они вытаскивают друс и, не отрывая от него взгляда, кладут на дно повозки.

— Он говорит, что они наткнулись на стену, которую он построил. И что погибли все, кто носил оружие, — говорит Инетис медленно, оттирая рукавом испарину со лба.

Я вижу, что ее знобит, и помогаю им с Кмерланом забраться под одеяла. Цилиолис ложится с ними чуть позже, разделив на нас остатки мяса.

Мне не верится, что все вышло так легко. Я вглядываюсь в дорогу, убегающую из-под колес, и мне не верится. Одна только воля того, кто еще не родился — и погибли люди. Насколько же сильна его магия, если он может так легко управлять водой и ветром уже сейчас? Я усаживаюсь на дно повозки, подставляю лицо пронизывающему ветру и смотрю назад, пока остальные спят. Л’Афалия смотрит вперед, она — словно ледяная статуя, недвижна и молчалива. Мы уже совсем скоро оказываемся в Шиниросе, и тяжеловоз замедляет шаг, давая нам знать, что устал и ему требуется передышка. Я перебираюсь вперед и берусь за поводья. От тракта уходит в сторону колея, я свожу лошадь по ней, и пока Л’Афалия будит остальных, мы въезжаем в деревню.

Нас встречает отряд солдат с друсами.

Я натягиваю поводья, и тяжеловоз останавливается, недовольно дернув головой. У крайнего дома толпятся солдаты, и кое-кто смотрит в нашу сторону. Я не уверена, знают ли они син — фиру Асморанты в лицо, но нам лучше держаться как можно незаметнее. Цилиолис делает знак Инетис и Л’Афалии — им двоим лучше не показываться на глаза деревенским.

— Здешние фиуры преданы Мланкину, — говорит Цилиолис. — Эти отряды — часть тех, что он послал в большие деревни после того, как из Асморанты ушла магия. Якобы поддерживать порядок. На деле — шпионить, докладывать. Не удивлюсь, если Шудла послал с ними скороходов и в курсе всех новостей.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

Я завязываю на шее капюшон и накидываю на голову, словно прячась от снега, летящего с неба крупными хлопьями. Мне тоже не стоит показываться в деревне, лицо со шрамом привлечет внимание, но большая повозка, везущая одного человека, еще заметнее. Теперь мы выглядим, как семья. Пытаемся выглядеть — потому как Кмерлан не готов притворяться, что мы его мать и отец, и держится в стороне.

— Это вы с Инетис жили взаперти все это время. Я — нет. Скороходов в Шиниросе сейчас больше, чем где бы то ни было по всей Асморанте. Потому я и был против вашей затеи. Мланкин знает, куда мы направились. Уже завтра нас там будут ждать. И я не знаю, как Инетис намерена справиться с этим.

Я спускаюсь из повозки, и мы с Кмерланом поим и кормим тяжеловоза, пока Цилиолис пытается обменяться парой слов с солдатами. Именно пытается — воины отвечают односложно, смотрят искоса и сжимают в руках друсы чуть крепче, чем положено. У брата Инетис плохо получается изображать приветливость. Возможно, это потому что он слишком долго прятался от людей и уже разучился разговаривать запросто.

Я даю тяжеловозу сено прямо из повозки и сую в огромную пасть целую морковку. Конь с удовольствием хрустит, фыркая, когда Кмерлан оглаживает его бока скребком. Если тяжеловоза хорошенько не скрести три раза в день, его кожа заледенеет, и он сначала начнет бежать медленнее, а потом и вовсе встанет. Я видела таких лошадей, и не раз. Их перетаскивают в конюшни и оставляют там на пару дней, пока шкура не отогреется, и кровь снова не начнет течь по жилам.

Кмерлан старается, хотя видно, что эта работа ему непривычна. Я показываю ему, как нужно двигать скребком, бормоча что-то себе под нос с ласковыми интонациями. Он пристально смотрит на мой шрам — слишком пристально, так, что мне становится не по себе от его взгляда, и забирает скребок, на этот раз делая все, как надо.

— Куда пошел Цили? — спрашивает он у меня.

— Запастись провизией, — говорю я, провожая худую спину Цилиолиса взглядом. Он направляется к ближайшему дому и исчезает внутри. Я бы тоже хотела побыть в тепле, но нам нельзя здесь оставаться. Слишком много солдат и слишком близко Асмора.

— Когда мы сможем поспать?

— Я не знаю, — отвечаю я. — Мы должны добраться до Шина. И поскорее.

— И там мы расстанемся?

Я перевожу на Кмерлана взгляд, но в глазах его только вопрос.

— Мы расстанемся, когда у твоей мамы родится ребенок, — говорю я.

— Уйдешь только ты? — Кмерлан дергает головой в сторону повозки. — А та рыба?

— Л’Афалия тоже уйдет, — говорю я.

— Она не нравится мне. Я не верю, что у нее нет магии. Она странная.

Кмерлан отдает мне скребок и запрыгивает в повозку, почти сразу же скрываясь под одеялами. Я провожу скребком по толстой шкуре лошади еще пару раз и поворачиваюсь, чтобы положить его обратно в повозку, когда натыкаюсь на взгляд Л’Афалии. Выражение ее лица чужое, но все же я могу понять по нему, что она слышала слова Кмерлана.

— Не обижайся, — говорю я.

Лежа на дне повозки, неподвижная и почти синяя, она кажется мертвой. Жутковатое зрелище, от которого мне хочется передернуться.

— Беднай мальчи. — Слова выходят из ее горла с трудом, но они звучат почти нормально. Она учится говорить по-нашему, и это самая странная вещь, которую я когда-либо слышала в жизни. Кажется, ее рот устроен совсем иначе. — Беднай.

Я хочу сказать что-то еще, но тут по улице разносится такой дикий крик, что у меня встают дыбом волосы.

Кричит Инетис. Солдаты у дома мгновенно перестают переглядываться и обмениваться короткими репликами и хватаются за друсы. Я едва успеваю схватить под уздцы шарахнувшегося коня, едва успеваю заговорить с ним, как повозку окружают.

— Кто кричал? Что вы везете?

Пока я безуспешно пытаюсь успокоить лошадь, рядом оказывается один из солдат. Он хватает меня за локоть и разворачивает к себе лицом так резко, что я едва не падаю. Тем же резким движением он откидывает с моего лица капюшон и наклоняется так низко, что я ощущаю на лице дыхание, полное запаха чеснока и еще чего-то кислого.

— Отвечай, благородная!

Никому уже можно не прятаться — покрывала откидывают, и Инетис, Кмерлан и Л’Афалия оказываются на виду. Инетис держится за живот, ее рот полуоткрыт, а глаза смотрят куда-то вдаль. Ей больно.

Я бросаюсь вперед.

— Это моя сестра, она беременна! Не раскрывайте ее! Ей нужно беречь себя!

Но им не нужна Инетис, не нужен Кмерлан, судорожно натягивающий на свою мать одеяло. Они смотрят только на Л’Афалию, которая под пристальными взглядами кучи мужчин становится почти фиолетовой. Она одета в обычную одежду асморки, но никакая одежда не может скрыть, как сильно она отличается от обычных людей.