Но теперь она уже в тени, живя больше своими воспоминаниями. Не в тени лишь остались романсы, помогавшие ей вести яркую жизнь демонстративной особы, с коленопреклоненными и бесконечными, преданными ей долгое время поклонниками, обожавшими ее «Лебединую песнь». После этого, ставшего самым знаменитым из ее романсов романса ей дарили в придачу к цветам «лебедей» – мраморных и серебряных… всяких… Воздух вокруг нее был пропитан… восхищением, тем, что надо ей было для жизни, хоть в романсе от грусти «томилась» любовь:

Я грущу. Если можешь понять

Мою душу, доверчиво-нежную,

Приходи ты со мной попенять

На судьбу мою, странно мятежную…

На судьбу ее, странно мятежную…

В школе-то он лучше других, а вот дома…

Из разговора с мамой первоклассника Геры

Говоря о демонстративном ребенке, Вы, наверное, уже поняли то, что чаще всего такие дети жаждут не просто повышенного внимания к себе, а восхищенного внимания. Им хочется, чтобы ими восхищались. И они придумывают стратегию и тактику, чтобы это было действительно так, особенно если не обладают дарами, достойными восхищения. Прекрасно понимая, что от них требуют взрослые, им приходится всеми правдами и неправдами подстраиваться под эти требования, чтобы соответствовать определенным эталонам, уже буквально с первых лет жизни угадывая особенности этих «эталонов» для каждого из значимых для них людей.

Но если для каждого значимого для ребенка взрослого подобные «эталоны» субъективны, общественные эталоны имеют универсальный характер и выносят неоспоримый вердикт о воспитанности или же невежественности человека.

Поэтому «идеальный ребенок» отличается от других прежде всего своей воспитанностью. А воспитанность – это не просто бесконечные «спасибо» и «пожалуйста», но и следование общепринятым стандартам нормы своего времени.

Например, если в Древнем Риме в начале царствовала суровость нравов и спартанская простота была образцом для подражания, то на смену им в «Золотом веке» Римской республики пришли утонченность и изысканность вкусов вместе с изнеженностью, ставшие основой воспитания римлян. Для воспитанных людей появились новые образцы для подражания, и хорошие манеры полярно изменились.

Сменяются цивилизации и эпохи, сменяются эталоны «идеальных» людей, людей, которые могут быть только лишь виртуальными. Но раз есть такое подобие образца – к нему необходимо стремиться. И конечно, «воспитанность» – одно из непременных условий для идеальных детей.

Однако одним из важных стержней воспитания является целый комплекс запретов, отшлифовывающих «несовершенство» ребенка и лишающих его главных атрибутов детства – наивности и непосредственности. И безусловно, для ребенка раннего возраста вряд ли найдутся веские стимулы, чтоб обменять свое «чистое» восприятие мира на непонятные «правила» жизни. До трех лет во всем быть всегда идеальным, увы, невозможно.

Однако если ориентироваться на родительские понятия об идеальном ребенке, не опирающиеся на степень усвоения хороших манер, то уже и в этом возрасте дети могут быть для родителей идеальными: кому-то ведь нравятся шалунишки и капризули.

Правда, по мере взросления шалуна меняются и родительские идеалы, все более и более приближающиеся к стандартам общества, потому что в невоспитанности Вашего ребенка обвиняют прежде всего именно Вас. Ведь Вы на работе и в домашнем халате совершенно разные люди. На работе учтивы, а дома – грубы, на работе подтянуты, а дома расслабленны, на работе активны, а дома бездеятельны. Словом, часто ведете себя там и здесь по-иному, но не придаете значения этому. А ребенок Вас видит и тем и другим. Как общаетесь Вы с посторонними и как с родными. И ему невозможно понять, почему Вы меняетесь, как день и ночь, то одни, то другие, то в Вас дождик, то солнце. Но при этом его учите быть лишь «солнечным» для остальных, часто даже в ущерб своим собственным прихотям и желаниям, своему «я».

А отстаивая это «я», Ваш ребенок невольно конфликтует со всеми, и конечно же прежде всего – конфликт с Вами. Собственно говоря, даже кризис трех лет – это тоже один из моментов конфликта малыша, не желающего быть «идеальным». И его «нет», «не буду», «я сам» – как приманка внимания для мамы с папой.

Иначе говоря, во время возрастных кризисов дети волей-неволей, более или менее отличаются сами от себя появлением всевозможных нюансов демонстративного поведения. И если «вкус» повышенного внимания к ребенку из-за этих нюансов понравится ему, то и в дальнейшем он будет искать различные способы привлечения такого внимания, согласившись стать даже уже «идеальным», наконец поняв, что это значит.

Правда, ноша его елейно-приторной величавости, сделавшей его «образцовым», нередко настолько тяжела, что он в состоянии «нести» ее только при общении с незнакомыми или значащими для него неродными людьми. Дома же чаще всего Ваш ребенок эту ношу готов сбросить с плеч, превратившись из признанного вокруг всеми «пай-мальчика» в дерзкое, грубое существо. Правда, это бывает тогда, когда дома его «идеальность» Вам приелась настолько, что вы перестали обращать на все это внимание. А раз Вы безразличны к его «достижениям», значит, незачем Вам их ему демонстрировать.

Мне невольно вспоминается один пай-мальчик, Леша-Лешенька, как я его называла, потому что он был настолько хорошим и правильным, что просто Лешей его звать было даже неприлично. Такую «правильность», как у него, хотя бы ласковым именем, но выделить было необходимо. Я знала мальчика почти два года, вначале наблюдая за ним в детском саду, где вела свои научные исследования, а потом и в первом классе, куда мы перевели специально всю его подготовительную группу детского сада полностью, для изучения особенностей адаптации первоклассников к школе, попавших в привилегированные условия по сравнению с другими детьми, так как были уже давно знакомы друг с другом. По тем временам это был совершенно уникальный эксперимент, и каждый ребенок буквально нянчился мною и моими лаборантами. А Лешу-Лешеньку не надо было нянчить вообще. Он сидел на первой парте перед столом учительницы, умудряясь на протяжении всего урока ни разу не шелохнуться, если для этого не было повода. Он не бегал на переменах, как остальные, хотя мы рекомендовали всем детям шумные игры, из-за которых на меня косо смотрели учителя вторых и третьих классов, не участвующих в эксперименте. Он всегда говорил только – «да», если его о чем-то просили. Он с готовностью выполнял все наши задания и тесты, не задавая лишних вопросов, как его одноклассники. Он всегда первым шел в наш кабинет на всевозможные медицинские и психологические обследования. Я не слышала от него громкого слова, кроме тихих, учтивых – «спасибо», «пожалуйста». А рисунки его относительно школы могли только лишь быть иллюстрацией самой благоприятной из всех нами выведенных типов такой адаптации.

Правда, «правильность» мальчика меня часто смущала. Иногда мне его было жаль. Таким правильным быть невозможно, возраст требует ведь своего.

Но он был для всех в классе удобным: бесконфликтным, спокойным, покорным и учительнице заменял маленькую ручную болонку, преданную до невероятности, понимающую с полуслова, узнающую все по глазам.