Французы поддержали идею прохода Красной армии через четко очерченные полосы польской территории. Но поляки упирались. Лиха беда начало. Сегодня советские войска займут Вильно и Галицию, а завтра откажутся оттуда выходить, напоминая, что это — не польская земля. К тому же поляков беспокоило участие СССР в будущей мирной конференции как одного из победителей, который будет требовать свою долю. Как раз за счет Польши.

Ворошиловский план пугал поляков даже своей конкретностью. Красные должны были занять спорную с Литвой территорию, что позволяло им потом торговаться с участием Литвы, а также ядро украинских земель, что после войны возродило бы «украинский вопрос», способный взорвать Речь Посполитую.

Столкнувшись с сопротивлением поляков, союзники предложили заключить конвенцию без их согласия (в это время припугнуть Гитлера было бы весьма актуально уже даже для Чемберлена), но тут уж отказался Ворошилов. Красная армия должна иметь право войти в Польшу в первый день войны, а не когда польская армия уже будет разбита.

«Но почему Сталин так настаивал на этом? Возникает вопрос — уж не потому ли, что был уверен, что такого согласия (особенно Польша) никогда не даст, а, следовательно, отпадет и соглашение с Англией и Францией? Не следует забывать, что именно в этот момент, в середине августа 1939 г., окончательно согласовывались сферы интересов Германии и СССР „на всем протяжении между Балтийским и Черным морями“»[605] — размышляет З. С. Белоусова. Вот уж, воистину, коварство Сталина не знает границ. Но, во-первых, окончательное согласование упомянутых сфер интересов происходило не до, а во время визита Риббентропа в Москву. А во-вторых, для того, чтобы не достигать соглашения с Англией и Францией, Сталину достаточно было не предлагать самих переговоров. Собираясь заключать соглашение с Гитлером, можно было не беспокоиться о реноме борца с фашизмом. Тупик в переговорах с Великобританией и Францией толкал Сталина на принятие предложений Германии, а не стремление к сближению с Германией порождало тупик в переговорах с «Антантой». СССР выдвинул требование прохода своих войск на германский фронт раньше, чем было достигнуто даже принципиальное согласие на визит Риббентропа в Москву. Требование это неизбежно вытекало из опыта Чехословацкого кризиса, когда именно сопротивление Польши и Румынии проходу советских войск делало их участие в защите Чехословакии невозможным.

Ситуация с Польшей была гораздо опаснее для СССР. Следовала простая комбинация: Германия нападает на Польшу, наносит ей поражение. Великобритания, Франция и СССР объявляют войну Германии. После этого французы и англичане топчутся у линии Зигфрида, а основные сражения развертываются на восточном фронте. После всех комбинаций умиротворения такая стратегическая ловушка представлялась наиболее вероятной. Собственно, Польша через месяц как раз в нее и попала.

Не только СССР боялся попасть в ловушку. Его партнеры испытывали точно такие же страхи. «Партнерами владел страх оказаться обманутыми, вовлеченными в войну против своей воли из-за принятых на себя чрезмерных обязательств… Так, британская сторона почти два месяца отказывалась включить в текст договора пункт об обязательстве партнеров не заключать сепаратный мир, опасаясь, что в случае войны СССР может придерживаться пассивной стратегии и перенести всю тяжесть боевых действий на плечи союзников, которые, даже потерпев поражение, не смогут заключить мир»,[606] — комментирует М. Л. Коробочкин. То, что союзники ждали от СССР, они в дальнейшем будут в значительной степени делать сами.

З. С. Белоусова констатирует: «Франция настойчиво добивалась согласия Польши на поставленный советской делегацией вопрос. Однако следует отметить, что это делалось слишком поздно — только в середине августа 1939 г».[607] 17 августа британская дипломатия, обеспокоенная отказом Гитлера пойти навстречу ее предложениям, присоединилась к попыткам французов сдвинуть польскую позицию с мертвой точки. Но поляки были непоколебимы. Польский посол Ю. Лукасевич заявил в беседе с Бонне: «Чтобы Вы сказали, если бы Вас просили доверить охрану Эльзас-Лотарингии Германии»[608]. И Эльзас, и Западная Украина были приобретениями, в надежности которых собеседники не были уверены. Удрученный Боннэ считал, что отказ согласится на проход советских войск означал бы, что «Польша приняла бы на себя ответственность за возможный провал военных переговоров в Москве и за все вытекающие из этого последствия»[609]. То есть за войну, поглотившую Речь Посполитую.

Танцующие меняются местами

В 1942 г. Сталин рассказывал Черчиллю: «У нас создалось впечатление, что правительства Англии и Франции не приняли решения вступить в войну в случае нападения на Польшу, но надеялись, что дипломатическое объединение Англии, Франции и России остановит Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет». Сталин привел в пример такой диалог с представителем союзников: «Сколько дивизий — спросил Сталин, — Франция выставит против Германии после мобилизации?». Ответом было: «Около сотни». Тогда он спросил: «А сколько дивизий пошлет Англия?». Ему ответили: «Две, и еще две позднее». «Ах две, и еще две позднее, — повторил Сталин. — А знаете ли вы, сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если мы вступим в войну против Германии?» Молчание. «Более трехсот»[610]. Сталин преувеличивал свои намерения трехлетней давности (все-таки во время разговора с Черчиллем шла Великая Отечественная война, когда выставить пришлось все, что было, и еще больше). На переговорах 1939 г. Ворошилов заявил, что СССР выдвинет против Германии 136 дивизий. Но все равно это было больше, чем могли выдвинуть французы (в реальности за время польско-германской войны они сумели сосредоточить 78 дивизий), и несопоставимо больше, чем британцы, пытавшиеся с такими силами дирижировать всем европейским концертом.

11 августа, когда Сталин после «мозгового штурма» на Политбюро решил дать добро на сближение с Германией, Гитлер говорил верховному комиссару Лиги наций в Данциге: «Все, что я предпринимаю, направлено против России. Если Запад так глуп и слеп, что не может это понять, я буду вынужден найти взаимопонимание с русскими, разбить Запад и потом после его поражения всеми моими объединенными силами повернуть против Советского Союза. Мне нужна Украина, чтобы мы снова не голодали, как в последней войне»[611]. Гитлер хотел быть равноправным партнером Запада, его раздражали претензии англичан руководить его походом на Восток. Обстановка вокруг Данцига накалялась. Сторонники объединения с Германией вооружались, поляки мешали этому. Гитлер угрожал полякам. До намеченного срока нападения на Польшу оставалось две недели.