Сколько людей в общей сложности приняли участие в кампании? Для начала отметим, что современники, вне зависимости от того, поддерживали они движение или нет, таким подсчетом не озаботились. Это, на мой взгляд, служит доказательством того факта, что общее число собраний казалось им важнее общего числа участников: они стремились продемонстрировать силу оппозиции на местах и заручиться как можно большим числом подписчиков, потому что их число можно было сосчитать в точности и соотнести, например, с общим числом избирателей данного избирательного круга. А вот общее число значения не имело, потому что партии или, вернее, люди одинаковой политической ориентации оценивали свой успех числом мест в палате, а не числом поданных за кандидатов голосов. Министерство юстиции располагало докладами о большей части банкетов, и в них непременно указывалось общее число участников по оценкам агентов. Эти доклады не сохранились, но министерские служащие попытались собрать общую статистику банкетов, и она до нас дошла[608]. Она небезупречна, и к этому мы еще вернемся, но главное заключается в том, что по свежим следам она не была использована. Первую суммарную оценку, которую затем много раз повторяли, представил, насколько мне известно, в 1849 году Элиас Реньо, бывший сотрудник Паньера по работе в Центральном комитете оппозиционных избирателей, по этой причине имевший доступ к точной информации. В своей «Истории временного правительства» он говорит, что общее число подписчиков достигло примерно семнадцати тысяч. Позднейшие историки приняли эту цифру на веру и притом неизменно сопровождали ее уничижительным комментарием: капля в море.

Между тем даже если эта цифра верна — что еще нужно доказать, — оценивать нужно не ее абсолютное, а ее относительное значение. Семнадцать тысяч человек в 1849 году, после введения всеобщего голосования для мужчин, это уже практически пустяк, вернее сказать, почти пустяк: это смехотворный результат, достигнутый на президентских выборах в декабре 1848 года Ламартином, или половина голосов, полученных на тех же выборах Распаем. Далеко, очень далеко от примерно четырех сотен тысяч голосов, поданных за Ледрю-Роллена, с которым Реньо очень сблизился после службы под его началом в Министерстве внутренних дел весной 1848 года, и еще дальше от пяти с половиной миллионов голосов, полученных Луи-Наполеоном Бонапартом.

За несколько месяцев порядок цифр полностью переменился. и поскольку Реньо, свежеиспеченный республиканец, не колеблясь приписывает решающую роль в свержении Луи-Филиппа народу, у него нет никакого резона преувеличивать значение манифестаций, состоявшихся при прошлом режиме и стоивших, как Реньо хорошо помнил, таких больших трудов. Вдобавок эта цифра казалась ему очень незначительной по сравнению с британскими общественными движениями, с которыми он был хорошо знаком[609]. Но сегодня, полтора столетия спустя, мы не обязаны верить ни его сведениям, ни его оценкам.

Проблему общей численности решить сравнительно просто, нужно только четко определить, о чем именно идет речь. Сравнительно просто — потому что если, например, численность людей, принявших участие в уличных выступлениях, представители разных лагерей оценивали по-разному, то относительно банкетов все сходились на одних и тех же цифрах. Мы располагаем двойной оценкой для полусотни банкетов, и за редкими исключениями результаты во всех случаях примерно одинаковые[610]. Обычно цифры, называемые организаторами, на десять-двадцать процентов превосходят официальные: возникает впечатление, что в большинстве случаев люди, ведшие статистику, просто округляли цифру, одни в сторону увеличения, другие в сторону уменьшения, исходя из быстрого осмотра зала и подсчета количества столов и количества гостей за каждым из них. Нужно заметить также, что в тех случаях, когда организаторы объявляли, что выбранная зала слишком мала и не вместит всех желающих, называемая ими цифра, как правило, очень незначительно превосходила цифру, называемую администрацией, из чего следует, что организаторы в самом деле были вынуждены многим отказывать. Сходным образом и очень низкие цифры, называемые министерством относительно банкетов в Витре или Перигё, также кажутся весьма правдоподобными всякому, кто знает, с какой изящной неопределенностью отзывались об этих банкетах газеты, сочувствующие движению: если «Национальная» пишет о «внушительном числе участников», не называя конкретной цифры, логично предположить, что цифра не отвечала ожиданиям и надеждам организаторов[611].

Сложность в другом. Министерство юстиции сообщает о пятидесяти двух банкетах; брошюра Рене Дюбая — о пятидесяти трех, но перечни эти не совпадают. Министерство включило в свой список ряд манифестаций, которые борцы за реформу не признавали своими (например, банкет 10 августа в Ле-Мане или в конце июля в Шантенé, неподалеку от Нанта, или в Монтелимаре, а ведь там не произнесли тоста за избирательную реформу), зато в министерский список не вошли банкеты, которые реформисты, напротив, признавали своими: реймсский, а также два банкета, состоявшиеся в начале января в Тулузе и Лиможе. Чтобы получить представление о размахе движения, лучше всего исходить из списка Рене Дюбая и к каждому банкету из этого списка прилагать то число участников, какое указано в министерском списке; исключение следует сделать только для города Шалон-сюр-Сон, где, как уже говорилось выше, власти явно занизили цифру, и применительно к этому банкету корректнее использовать сведения, сообщенные в газете префектуры. В тех случаях, когда у нас нет официальных данных, мы будем исходить из самой низкой цифры, приведенной в газетах.

Поразительно, что полученные таким образом цифры существенно выше тех, какие приводятся традиционно, причем это нельзя объяснить энтузиазмом самих организаторов, поскольку они к этим цифрам отношения не имеют. Еще А.‐Ж. Тюдеск, основываясь на статистике Министерства юстиции, высказывал предположение, что общее число подписчиков равнялось примерно двадцати двум тысячам. По моим собственным подсчетам, в пятидесяти трех реформистских банкетах, перечисленных Рене Дюбаем, участвовали в общей сложности чуть больше двадцати шести тысяч подписчиков, причем к этому числу следовало бы еще прибавить участников банкетов в очень маленьких городках, а их, между прочим, было не так уж мало. Если же мы попытаемся подсчитать количество участников не только реформистских, а всех вообще банкетов, которые состоялись летом и осенью 1847 года и были проникнуты оппозиционным духом (здесь в первую очередь следует назвать банкет в Маконе), то окажется, что число подписчиков достигает тридцати тысяч. Сюда не входят те люди, которые не были подписчиками и присутствовали на банкетах, не имея ни места за столом, ни права голоса; их порой упоминают в отчетах, но такие упоминания сравнительно редки; не входят в это число также дамы и девицы, присутствовавшие на банкетах в Маконе и Шалоне-сюр-Сон. Таким образом, общее число превосходит традиционно называемое почти вдвое. А если сравнить эти цифры с теми, какими мы располагаем применительно к предыдущим движениям, прежде всего с кампанией банкетов 1829–1830 годов, можно констатировать, что департаменты и тогда, и в 1847 году были затронуты примерно одни и те же, но хотя кампания заняла меньше времени, число городов, участвующих в движении, увеличилось, а количество участников выросло в три или четыре раза. Даже если учесть, что после Июльской революции корпус избирателей расширился, даже если соотнести число подписчиков с четырьмя сотнями тысяч избирателей (цель, заявленная в петиции, которую подал в палату Дювержье де Оран), все равно окажется, что размах движения был по меньшей мере таким же, а скорее всего, и бóльшим, чем во время кампании, некогда проведенной обществом «Помоги себе сам, и Небеса тебе помогут». Итак, судя по всему, Токвиль, ссылавшийся на мнение своего друга Гюстава де Бомона, был прав[612]: организаторы, принадлежавшие к династической оппозиции, под конец старались не столько расширить движение, сколько сбавить его накал. Ибо они полагали, что убедительно доказали заинтересованность жителей страны в их предложениях, и надеялись, что подобная демонстрация силы заставит задуматься самых умных из консерваторов и они наконец откажутся от той политики застоя, которая, как опасались реформисты, может стать роковой для июльских установлений.