потому что от склада до орудий было слишком далеко, а число рабочих рук на острове быстро уменьшалось. Разбитый ящик с боеприпасами загорелся, и раздался взрыв.

Такого ужасного взрыва на острове ещё не слыхали. Все, кто стоял или сидел, свалились на землю. Вершина маяка заметно качнулась, и казалось, что маяк не устоит и рухнет, рассыпавшись на кирпичи.

Маяк устоял, но три краснофлотца, подносившие снаряды к орудиям, были убиты, и изуродованные трупы их отбросило далеко от места взрыва.

Но это было еще не всё. Гусев, приподнявшись, увидел на дне лощины желтое пламя, которое, расползаясь по щепкам и треща на ветру, подбиралось к другим ящикам с боеприпасами.

Ящики эти без всякого порядка были раскиданы по дну лощины. Взрыв переворошил их, расшвырял, покалечил, и вокруг них повсюду валялись обломки их деревянной обшивки. Сухие эти щепки — превосходный горючий материал, и ветер не даст им потухнуть. Когда пламя подберется к ящикам, грянет взрыв, после которого на острове не останется ни одного снаряда и, быть может, ни одного живого человека.

— Саша! — позвал Гусев.

Сашка Строганов глянул туда, куда показал ему командир.

— Вижу, — прошептал он, — Я пойду…

Гусев грустно посмотрел на него и кивнул головой. Нужно было попытаться потушить пламя в лощине. Пока не поздно… Если еще не поздно… Он любил Сашку Строганова и знал, что Сашка любит его. Кого же послать. Он пополз бы сам, если бы мог, но раненая нога лишила его возможности двигаться. Орудие должно стрелять, от орудия нельзя было оторвать ни одного человека. Больше никого под рукой не было. Оставался один Сашка.

Сашка выполз из-за бруствера и пополз меж камней. Гибкое его тело двигалось легко и быстро. Когда снаряд падал и разрывался, Сашка на мгновение пригибался к земле и замирал. И сразу же полз дальше. Гусев следил одновременно за орудием Уличева, за неприятельскими судами, за Сашкой. Доползет Сашка или не доползет? Успеет он или не успеет?

Сашка доползти успел, но его опередили.

Внизу, в дыму, копошился человек небольшого роста, топтал ногами горящие щепки, хватал пальцами раскаленные головни и швырял их из лощины в разные стороны. Головни долетали до самой воды и с шипеньем гасли.

Это был парторг Полещук. Когда подносчиков снарядов убило взрывом, он стал сам подносить снаряды к орудию Баскакова. Увидев пламя, разгоравшееся на дне лощины, он всё понял. Нужно было либо немедленно бежать куда-нибудь на край острова, либо спрыгнуть вниз и потушить пламя, прежде чем грянет взрыв. И он спрыгнул вниз.

На некоторых ящиках со снарядами уже тлела деревянная обшивка. Другие ящики были разбитыми вывалившиеся снаряды лежали среди дымящихся щепок. Кашляя от дыма, Полещук торопливо работал — топтал пламя, швырял головни, переворачивал ящики, засыпал их землей, оттаскивал снаряды… Но он не мог поспеть сразу всюду, да к тому же дым мешал ему видеть. Полещук тушил пламя и каждое мгновение ждал взрыва.

Сквозь дым заметив приближающегося Сашку Строганова, он замахал руками, чтобы заставить его убраться. Но так как Сашка, вместо того чтобы убраться, спрыгнул в лощину, Полещук стал показывать ему, что надо делать, и они почти сразу сбили пламя.

Теперь подноска снарядов целиком легла на них двоих. Орудия должны были вести огонь во что бы то ни стало, и Сашка с Полещуком под не затихающим ни на мгновение артиллерийским обстрелом ползали между орудиями и лощиной. Полещук обслуживал орудие Баскакова, Сашка — орудие Павла Уличева.

Орудия острова продолжали стрелять, и Баскакову удалось потопить еще один вражеский катер. Но снаряд разорвался возле самого орудия Павла Уличева и повалил часть бруствера. Сашка Строганов в эту минуту возвращался ползком от лощины со снарядом в руках. В первое мгновение ему показалось, что все возле орудия убиты — и Гусев, и Уличев, и остальные. Они лежали кто ничком, кто запрокинувшись — и не двигались. Однако, когда Сашка подполз ближе, Уличев вдруг зашевелился и медленно поднялся перед ним во весь рост.

— Давай, — сказал он и протянул руки за принесенным Сашкой снарядом.

Уличев едва держался на ногах, его качало. Лицо его было залито кровью, порванный бушлат намок в крови. Он был ранен и, вероятно, уже не впервые. Но нужно было стрелять, и он не мог покинуть орудие. Остальные краснофлотцы, раскиданные взрывом, тоже зашевелились и стали подниматься.

Сашка кинулся к Гусеву:

— Товарищ командир!..

Гусев лежал на спине, приоткрыв рот, и громко дышал. На этот раз он был ранен осколком снаряда в грудь, и при каждом вздохе в груди у него что-то клокотало.

— Подыми меня, — сказал он, когда Сашка склонился над ним.

— Держитесь за меня, товарищ старший лейтенант. Я вас отнесу в землянку…

— Подыми меня! — повторил Гусев сердито и, обхватив рукой Сашкину шею, сам стал приподниматься. — Вот так… Посади меня… Ты что, перестал понимать?

— Товарищ командир…

— Исполняйте, что вам приказывают!

Сашка посадил его.

Гусев вцепился рукой в камень, чтобы не упасть. В глазах у него потемнело от потери крови, но всё же он разглядел, что десантные баржи подошли еще ближе. «Только бы не упасть…» — думал он.

Он сделал рукою знак Уличеву:

— Огонь!

Звук выстрела потонул в реве падающих на остров снарядов. Взрывы, сливаясь, превратились в несмолкаемый вой. Осколки, визжа, разлетались и со звоном ударялись о металлический щит орудия.

И вдруг всё стихло. Обстрел острова прекратился.

Дивясь неожиданной тишине, Гусев подумал: «Они начали высаживать десант».

Однако он ошибался.

5

Неприятельские суда прервали обстрел острова потому, что им пришлось обрушить весь огонь своих орудий на тральщик «ТЩ-100», который опять устремился в бой.

Из первого своего нападения на врага «ТЩ-100» вышел благополучно. В него попал лишь один снаряд — самый последний, пущенный вдогонку, когда он уже обогнул остров и уходил к югу.

Снаряд этот, никого не убив, вывел из строя радиосвязь. «ТЩ-100» внезапно оказался изолированным от штаба флотилии.

А между тем именно теперь, как никогда, старшему лейтенанту Каргину следовало бы знать, где находятся остальные корабли Ладожской флотилии, куда они направляются и что собираются предпринять. Ему следовало бы согласовать действия своего тральщика с их действиями, включиться вместе с ними в какую-нибудь общую операцию…

Он вызвал к себе радиста Соколюка.

Соrолюк явился — с перевязанной головой, с куском медной проволоки в зубах, с плоскозубцами в руке.

— Что это у вас? — спросил Каргин, взглянув на повязку у него на голове.

— Что? — не понял Соколюк. — А, это… — пренебрежительно махнул он рукой. — Это фельдшер. Вернадский…