Началась настоящая бойня. Бессмертные были разбиты, как глиняные горшки. Они отступали, сбившись в кучи и отчаянно отбиваясь, – одна такая куча, самая большая, обступала Великого царя. Ненавистный мой враг ускользал от меня. У него остались лошади – он, наверное, рассчитывал прорваться к Нилу, соединиться со своими резервными частями и отступить дальше на Восток, а там собрать новые полчища, числом поболее, благо под его властью находились миллионы людей. Потом он вернется и сотрет Египет в пыль, ибо эфиопы уже не смогут прийти египтянам на выручку, а после захватит Амаду и отправит в свой гарем. Да вот они уже прорываются через окружение, а я так далеко от них и к тому же ранен в грудь и слегка – в ногу, да и меча у меня больше нет.

Что я мог поделать? Стрелы у меня тоже вышли, да и оруженосцы исчерпали все свои запасы. Ан нет, одна у меня в колчане все же осталась. Я достал ее. На конце у нее было два черных пера и одно белое. Кто же рассказывал мне о такой стреле? Я вспомнил: Танофер. Мне следовало раньше поразмыслить над смыслом его слов. Сейчас же, недолго думая, я вскинул лук и наложил стрелу на тетиву.

Но Великий царь был уже слишком далеко – большинству лучников его было не достать. Колесница царя мчалась впереди его недобитой охраны, а царская свита, некогда окружавшая его жалкую персону, рассыпалась по холмику, где когда-то ютилась деревня, ныне стертая с лица земли. Кольчуга Великого царя поверх шелковой мантии в лучах солнца переливала всеми цветами радуги, спина его была обращена ко мне.

Я натянул лук – прицелился – спустил тетиву! Быстрая, дальнобойная, она молнией понеслась вперед… И – клянусь Осирисом! – пронзила его меж лопаток – и вот он, Царь царей, Властелин мира, подался вперед, припал к поручням колесницы и вывалился из нее наземь. В следующее мгновение послышался рев: «Царь мертв! Великий царь мертв! Бежим! Бежим! Бежим!»

И враг побежал, а за ним в погоню пустились тысячи преследователей – они рубили и рубили убегавших прямо на ходу до тех пор, пока им хватало сил держать оружие. Однако кое-кому из беглецов удалось улизнуть от преследования, но жители Фив и окрестных поселений вскоре настигли их и перебили, так что на Восток вернулись лишь немногие, и то затем, чтобы рассказать, как было истреблено всесильное войско Царя царей, который по злой прихоти судьбы принял смерть от стрелы, пущенной из большого черного лука Шабаки-Египтянина.

Я остановился перевести дух, и тут услышал сбоку голос. Он сказал:

– А ты, как я погляжу, неплохо справился с делом, брат, даже лучше, чем мы по ту сторону от города, хотя и у нас там заварушка вышла такая, что аж пыль столбом. Ну а твой последний выстрел и вовсе выше всяких похвал, я сам видел, собственными глазами. Какую-то важную птицу с лету завалил. Пойдем-ка глянем на нее.

Я обвил рукой бычью шею Бэса, оперся на него, и мы пошли к тому месту, где одиноко лежал царь, окруженный лишь свитой из убитых соплеменников.

– Так он еще дышит, – заметил Бэс. – Давай-ка глянем на его лицо, – он перевернул тело навзничь и разложил на песке; из тела, в двух пядях[37] выше пояса, торчала стрела.

– Ба! – воскликнул Бэс. – Так ведь эту самую птицу мы видали на Востоке! – он громко рассмеялся.

Тогда Великий царь открыл глаза, признал нас – и его мертвеющее лицо исказила гримаса ненависти.

– Выходит, твоя взяла, египтянин, – проговорил он. – О, попадись ты мне тогда еще раз на Востоке, когда я по глупости тебя отпустил…

– Тогда ты снова привязал бы меня к своей лодке, той самой, с которой я сбежал благодаря мудрости Бэса.

– Хуже того, – тяжело выдохнул он.

– Но я не стану глумиться над тобой, – продолжал я. – А оставлю умирать как воина на славном поле брани. Только знай, тиран и душегуб, стрела, догнавшая тебя, была пущена из черного лука, который тебе так хотелось заполучить; и ты думал, что заполучил его… но натянула его вот эта рука… не знающая промаха.

– Я уж понял, – прошептал он.

– И еще знай, царь, что благородная Амада, которую ты вожделел не меньше, скоро станет мне женой и что несокрушимое войско твое разбито, и что Египет освободили Шабака-Египтянин и Бэс-Карлик.

– Шабака-Египтянин, – пробормотал он, – ты же был у меня в руках, а я отпустил тебя, поддавшись грезам и политическому расчету. Значит, Шабака, ты собрался жениться на Амаде, которую я вожделел потому, что не мог заполучить, и, несомненно, ты намерен править Египтом, став фараоном, как думал и я до сего дня. О Шабака, ты сильный и великий воин, но на свете есть вещи посильнее тебя… то, что люди называют судьбой. Твоя удача оскорбляет богов. Посмотри на меня, Шабака, посмотри на Царя царей, правителя всей земли, униженно распростертого в пыли пред тобою, и, проклятый Шабака, не думай, будто тебе так уж повезло, ибо скоро и ты будешь умирать так же, как я.

С этими словами он раскинул руки и испустил дух.

Мы окликнули воинов, чтобы погрузить тело царя на носилки, и, сопровождая его величественный прах, с триумфом вошли в Амаду. Это был совсем небольшой городок, главным его украшением служил храм, и мы направились прямиком туда. В наружном дворе мы увидели фараона: он лежал при смерти, ибо жизнь источалась из него вместе с кровью через многие раны – лекари тут были бессильны.

– Поздравляю тебя, Шабака! – молвил он. – Ты с эфиопами спас Египет. Мой сын пал в битве, да и я вот умираю, так кому же править страной, как не тебе, тебе с Амадой? Когда-то ты хотел жениться на ней и поклялся никогда не оставлять меня. Она была глупа и упряма, а я… завидовал тебе, Шабака. Прости же меня и прощай!

Больше он не проронил ни слова, хотя какое-то время еще был жив.

Из внутреннего двора вышла Карема. Она поздравила своего мужа, потом повернулась ко мне и сказала:

– Благородный Шабака, тебя там ждут, хотят приветствовать.

Я оперся на ее плечо, потому как идти самостоятельно не мог.

– Что случилось с войском каруна? – спросил я, пока мы шли, очень медленно.

– Случилось, повелитель, то, что и предсказывал святой Танофер. Захватчики с Востока пошли на наших через болото, думая подавить их числом. Но тропы оказались слишком узкие, и враги целыми колоннами увязли в топи. И все же они отбивались от эфиопских стрел, а после эфиопы напали на них и, будучи налегке – без громоздких доспехов, – враз одолели, хоть их и было много больше. О, я видела все с кровли храма. Бэс не оплошал, и я горжусь им, как и тобой.

– Тебе больше пристало гордиться эфиопскими воинами, Карема, ибо хоть их и было впятеро меньше, чем неприятеля, они сокрушили его в этой великой битве.

Мы прошли в конец второго двора, где помещалось святилище.

– Входи! – сказала Карема и отступила назад.

Я вошел, но, хотя кедровая дверь осталась приоткрытой, поначалу ничего не мог разглядеть, настолько темно было внутри. Мало-помалу глаза мои свыклись с темнотой, и я увидел алебастровую статую богини Исиды в натуральную величину, а на руках у нее – дитя из слоновой кости, тоже в натуральную величину. Затем я услышал вздох и, опустив глаза, рассмотрел женщину в белом, коленопреклоненную в молитве у подножия статуи. Вдруг женщина поднялась с колен, повернулась, и на нее упал луч света, пробивавшегося через приоткрытую дверь. Это была Амада, облаченная в прозрачную жреческую тунику и такая прекрасная, что представить себе невозможно… такая прекрасная, что у меня aж сердце замерло.