– Великое дело вашей милости…

Я отмахнулся:

– В ведении лорд-канцлера…

– Но предыдущий канцлер, – прервал он меня, – серьезно занимался этим вопросом.

– Потому что он был кардиналом и имел право руководить легатским судом. Теперь это дело приобрело иную окраску и…

– И стало государственным делом, которое потребует еще большего участия вашего канцлера, будь он священником или законоведом. Я не могу…

– Томас, – вдруг сказал я, – а каково ваше личное мнение по данному поводу?

Отвернувшись, он с чрезмерной пристальностью начал разглядывать розовый бутон. Я ждал. Наконец Мор понял, что не может больше тянуть с ответом.

– Я полагаю… – его обычно уверенный голос звучал слабо, – что королева Екатерина является вашей настоящей женой. А если это не так, то отмена вашего брака должна быть всецело во власти папы.

Я внутренне возмутился, холодный гнев поднимался из глубины души, грозя затуманить ясность моих мыслей. Я поборол его.

– И из-за этого вы отказывается от канцлерства.

Я удивился и порадовался своему бесстрастному тону. Ледяная волна пошла на убыль. Холод стекал по спине, точно вода. Я овладел собой.

– Отчасти. – Он улыбнулся. – Я смогу хорошо служить вашей милости, только если искренне и безоговорочно приму на себя все трудности этой должности.

Мы покинули розарий, подошли к фруктовому саду и открыли калитку в старой кирпичной стене. Передо мной тянулись ровные аллеи деревьев, отстоящих друг от друга ярдов на пять. Аккуратно подрезанные ветви шатрами раскинулись над землей.

– Сливы, – пояснил Мор, показав на дальний левый ряд. – Дальше вишни. Вот перед нами яблони. А груши высажены вдоль другой стены.

Мор направился по яблонево-вишневой аллее. В эту пору все плоды выглядели одинаково. Я шагал вслед за Мором, хранившим молчание, которое сводило меня с ума.

– Господь уже вынес вердикт этому браку! Он проклял меня! – воскликнул я с мучительной болью.

Мор остановился и повернулся ко мне.

– Я согрешил, – пылко продолжил я. – И должен искупить этот грех! Иначе Англия погибнет! Погибнет!

В глазах Мора мелькнуло недоумение, и он шагнул ко мне. Однако я уже не видел ни его, ни солнечного летнего дня. Передо мной зияла черная бездна отчаяния. Почти без памяти я упал у вишневого дерева. Да, мою страну ждет крах, она не переживет новых гражданских войн.

Я почувствовал на плече чью-то руку. Надо мной склонился Мор.

– Ваша милость?

– Моя совесть указывает мне истинный путь, – наконец выговорил я. – Пусть придется спорить с целым миром, ничто не поколеблет моей уверенности в том, что я обрел истину.

Я поднялся на ноги, устыдившись приступа собственной слабости, и украдкой глянул на Мора. Он пристально смотрел на меня, но я никогда прежде не видел на его лице такого выражения. К удивлению примешивались благоговение и еще какое-то неуловимое чувство.

– Я готов стать вашим канцлером, – спокойно сказал он. – При условии, что вы проявите равное уважение к голосу моей совести.

Тот вечер завершился веселым ужином. Для нас устроили pique-nique[67], как на французский манер назвала леди Алиса незатейливую пирушку на свежем воздухе. На лужайке поставили длинные столы, покрытые белыми скатертями, концами которых играл в сумерках легкий ветерок. Принесли простые деревянные тарелки и глиняные бутыли со сплюснутыми боками. Затем появились огромные блюда с земляникой, кринки со свежими сливками. Угощали нас и приправленным ясменником майским вином, разлитым в объемистые кувшины.

Дети Мора пели и играли на лютне. Присоединившиеся к пирушке слуги начали отплясывать вместе с моими гребцами. Маргарет Мор, старшая и любимая дочь Томаса, держалась за руки с Уиллом Ропером, своим женихом. Мор смеялся. Я смеялся. Когда длинные тени протянулись по ярко-зеленой лужайке, я осознал, что никогда не был так счастлив. Жизнь могла быть прекрасной.

42

Стоило мне вернуться в Лондон, как радужное настроение рассеялось. Там меня ждала куча дел, которую я должен был разгрести. Припоминаю, что я ретиво взялся за них. Прибыл вердикт от университетских ученых, и он (в целом) оправдывал мои намерения (возможно, благодаря аргументу, выраженному в золотых монетах). Но папа остался непоколебим, хотя меня уже не волновало его мнение. Этот план был наивным с самого начала, и затея Кранмера не помогла мне получить развод.

Мор, Кранмер, Уолси – никто не справился с задачей, решение которой для меня было жизненно важным. Воспоминания об Уолси расстраивали меня. До сих пор приходилось разбираться с его наследством. Наш замечательный кардинал оставил свои бумаги в полном беспорядке. Но пора покончить с этим. Ведь Уолси отправился к праотцам уже больше года тому назад.

К своему удивлению, я обнаружил, что один из слуг кардинала был в курсе всех его финансовых дел. Остальные попросту сбежали, но Кромвель продолжал работать на покойного хозяина, преданно стараясь восстановить его честное имя. Оказалось, именно этот трудяга в 1522 году убедил парламент в том, что Шотландия к нам ближе, чем Европа.

Я заинтересовался, узнав это, и послал за ним.

Природа наградила Кромвеля приплюснутой головой, сильно смахивающей на грубо вылепленный горшок, и узкими маленькими глазками. Людей такого типа обычно забываешь, как только они исчезают с глаз долой.

Поначалу я принял его за смышленого слугу самого мелкого ранга. Однако он знал все о доходах и расходах Уолси, вплоть до последнего фартинга, потраченного на хозяйство. Сложилось общее мнение, что я решил взять его в советчики благодаря этой его осведомленности. Но важно не просто ловко складывать и вычитать. Важно уметь говорить. И в этом отношении мне повезло. У господина Кромвеля в запасе имелось множество интересных историй. Вначале он повествовал о других, а в конце – и о себе самом.

Вышеупомянутый Кромвель, сын кузнеца из Патни, долгие годы провел за границей, сначала был кондотьером в итальянских войнах, затем – купцом на антверпенском рынке и в ходе торговых сделок глубоко изучил общее право и поднаторел в адвокатских тонкостях. У меня создалось впечатление, что он являет собой редчайшее из созданий: совершенно аморальное по натуре, но аскетичное в своих желаниях и нуждах. Благодаря этим качествам Кромвель оказался необычайно стойким к искушениям – нарядам, женщинам, изысканным блюдам, – которые заловили в ловушку кардинала. Не тот ли он человек, которого я искал для разрешения своего вопроса? Я намекнул, что у меня есть «трудности» деликатного свойства. Он кивнул.

Спустя несколько дней он известил меня, что имеет некоторые «предложения» по моему «великому делу». Таким образом, один эвфемизм переплелся с другим.

Я пригласил Кромвеля на личную встречу, чтобы подробно обсудить его план. И он с