— Я не товар, гая Денгла, — сказал я, чтобы остановить ее излияния. — Я зарабатываю каждый свой нуммус честным трудом. И представьте себе, если бы я когда-нибудь стала матерью, я бы гордилась такими любящими сыновьями.

— Любящими! — фыркнула она. — Да родись у меня дочери, они бы теперь любили меня более страстно. Но эти? Какой прок от мальчишек! С самого младенчества, когда мне пришлось смириться и стать их nutrix[194], они отталкивали меня. Маленький мужчина, сосущий мою грудь, — eheu! Я даже не могла продать сыновей, чтобы из них сделали харизматиков, потому что они не настолько красивы, или продать в рабство, потому что эти мальчишки недостаточно умны. Однако, благодарение Бахусу, скоро им исполнится двенадцать, и я избавлюсь от них!

Ясно, что подозрения хозяйки относительно того, как я зарабатываю себе на жизнь, лишь укрепились, когда я стал по крайней мере одну ночь в неделю проводить вне дома. В свою очередь, я подозревал, что Денгла и Мелбай обе были stuprae[195]. Правда, при мне они никогда не обменивались нежными ласками, или словами, или даже взглядами и, насколько я мог судить, никогда не проводили сколько-нибудь длительное время, днем или ночью, в одной комнате. Однако каждую пятницу вечером обе уходили куда-то вместе после cena и отсутствовали всю ночь. Я не задавал вопросов: меня не слишком это интересовало, а Денгла больше не высказывалась откровенно и не давала никаких советов относительно моих ночных занятий, так что в течение нескольких недель я спокойно продолжал жить двойной жизнью.

Во время Страстной недели я несколько раз побывал в арианской церкви, чтобы посмотреть, чем их службы отличаются от католических. Священник, некий отец Авильф, был остроготом, так же как и все его диаконы, подьячие и прислужники, уроженцы различных германских племен. Однако меньше всего эти люди были похожи на алчных дикарей. Они казались такими же спокойными и сдержанными, даже безразличными, погруженными в свои обряды, как и католические священнослужители.

В канун Пасхи я встретил в церкви человек пять или шесть новообращенных, принимавших участие в христианских таинствах. Священник крестил их почти так же, как это делали и в часовне Святого Дамиана, с той лишь разницей, что новообращенного ариане погружали в святую воду трижды, а не единожды, как католики. В первую субботу после Пасхи я нашел возможность побеседовать наедине с отцом Авильфом, притворившись католичкой, которая хочет перейти в арианство, и вежливо просил его объяснить разницу в обряде крещения. Он послушно рассказал мне:

— На заре христианства, дочь моя, все христиане во время обряда крещения трижды погружались в святую воду. И лишь с появлением арианства католики изменили свои правила и стали окунать в святую воду только один раз. Это было сделано с одной-единственной целью: подчеркнуть разницу между двумя вероисповеданиями. Точно так же церковь много лет тому назад сделала воскресенье днем отдыха в противовес иудейской субботе. Точно так же католики каждый год отмечают Пасху в разные сроки — существенное отличие от строго фиксированной еврейской Пасхи. Но мы, ариане, не придаем значения разнице между католиками и нами. Мы верим, что Иисус желал, чтобы Его последователи проповедовали благородство и терпение, а не исключительность. Если бы ты, гая Веледа, прямо сейчас решила, что хочешь обратиться в иудаизм — или даже исповедовать язычество, подобно своим предкам, — то я просто пожелал бы тебе счастья, ибо каждый волен сам сделать выбор.

Я был изумлен.

— Но ведь это противоречит тому, чему учил нас святой апостол. Отец Авильф, Неужели вы даже не станете отговаривать меня, если я надумаю покинуть лоно христианской церкви?

— Ni, allis. Пока ты будешь жить добродетельной жизнью, дочь моя, не причиняя вреда никому, мы, ариане, будем утверждать, что ты исполняешь заветы апостола Павла.

* * *

По случайному стечению обстоятельств, возвращаясь в тот день из арианской церкви, я увидел, как вдова Денгла и расна Мелбай выходят из другой церкви — вернее, из языческого храма, посвященного Бахусу. Они и множество других женщин — и совсем немного мужчин — появлялись оттуда украдкой, по двое или трое, все они были закутаны в плащи, но Денглу легко было узнать по ее ярко-рыжим волосам. Все, кто выходил из храма, сперва оглядывались по сторонам: нет ли поблизости кого-нибудь, кто мог бы их узнать, а затем поспешно удалялись. Это была разумная предосторожность. Даже среди самых презренных язычников поклонение Бахусу на протяжении долгого времени считалось делом распутным и достойным всяческого порицания. Снаружи стены храма были исписаны непристойными стихами и проклятиями: последнее являлось делом рук не одобряющих язычников прохожих.

Я вспомнил, как Денгла однажды упомянула имя Бахуса. Всем хорошо известно, что римляне, которые вытеснили народ под названием этруски, или расны, с Апеннинского полуострова, считали — и до сих пор продолжают считать — немногих оставшихся в живых и разбросанных повсюду представителей этого народа варварами, насквозь пропитанными низменными суевериями и колдовством. Теперь-то я понял, что к чему: Денгла и Мелбай оказались вакханками. Я встретил их утром в субботу, из чего сделал вывод, что именно в храме Вакха обе эти женщины и проводили ночи с пятницы на субботу. Но что это за богослужение, недоумевал я, в котором столько людей принимали участие всю ночь напролет?

— Тебе хочется знать? — напрямик спросила Мелбай, когда мы все втроем вернулись домой. — Я видела, что ты заметила нас, девчонка, когда мы покидали храм. Множество похотливых местных жителей жаждут узнать, что происходит в этом храме, бьюсь об заклад, и ты тоже. Так уж случилось, что я избранная — жрица в общине поклонников Вакха, а потому могу ввести тебя туда. Возможно, тебе понравятся ритуалы и ты захочешь стать одной из нас.

Я равнодушным тоном произнес:

— Бахус? Незначительный божок вина? Я знаю, что все его почитательницы — женщины, но просто не представляю, чтобы он смог заинтересовать и меня.

— Бахус не просто бог вина, Веледа, — встряла Денгла. — А еще и юности, наслаждений и радости. Мы, вакханки, действительно пьем много вина, но музыка, пение и пляски возбуждают нас гораздо сильней. Мы приходим в состояние, которое греки называют hysterikà zêlos, бешенство матки, но на самом деле это нечто гораздо большее. Женщина приходит в дикий экстаз, испытывает ярость и становится такой сильной, что способна голыми руками разорвать на части живого козленка, приносимого в качестве ритуальной жертвы.

— Звучит очаровательно, — сухо заметил я.

— И не все почитатели Вакха женщины, — продолжила Денгла, поскольку я больше ничего не сказал. — Первоначально действительно так и было, но несколько столетий назад одна женщина увидела знамение: бог приказал принять в члены общины двух ее юных сыновей, с тех пор среди почитателей Вакха появились и мужчины. Ты, должно быть, и сама видела нескольких из них, которые покидали храм вместе с нами, Веледа. Возможно, ты не назвала бы их настоящими мужчинами. Ибо жрецы Вакха всегда евнухи. Некоторые кастрируют себя добровольно, ведь только в этом случае они могут стать жрецами. И все мужчины, которые проводят обряды, — fratres stupri[196].