— Ты попал в точку, приятель. — Он разворачивает свое кресло на запад. — Идем, я знаю как раз такое место.

Мы оказываемся на окраине Синдиеву, на берегу сточного канала, которым пользуются сразу несколько промышленных предприятий. Над головой ежеминутно проносятся с ревом летательные аппараты: здесь проходят трассы космопорта и обоих городских аэропортов. По берегам канала теснятся шаткие домишки и лачуги, сколоченные из чего попало, — Амадин, только не воюющий.

Здесь ютятся нищие, некоторое количество людей и множество драков-вемадах, отказавшихся сражаться. Не все вемадах старики; их дети охотно живут в изгнании, надеясь, что в будущем страдания родителей будут отомщены. Старика в инвалидной коляске зовут Матопе. Когда-то он был профессиональным военным, служил сержантом в пехоте Соединенных Штатов Земли и лишился на Амадине обеих ног. Он находит любопытным то, что люди поступают со своими увечными ветеранами так, как драки — со своими изменниками: те и другие оказываются на обочине жизни, в компании с отбросами общества. Он разрешает мне разместиться в углу каморки, которую делит с бездетным драком по имени Кобок. Мне выделены подушки и чистое одеяло.

Кобок был когда-то седьмым офицером тзиен денведах — прославленной воинской элиты драков. Теперь Кобок слеп; он по-прежнему не снимает красный китель, давно выцветший и истертый до дыр. До войны Кобок учился в Талман-ковахе на джетаха, но доучиться не успел: получив предложение вступить в армию, он избрал военную карьеру вместо клейма вемадах. Получив звание седьмого офицера, он пришел к выводу, что война не отвечает талме, и согласился на участь вемадах. Когда он находился в Мадах на Драко, какой-то разъяренный гражданин набросился на него и плеснул в глаза кислотой. Как потом выяснилось, нападавший лишился на Амадине родителя и брата. Кобок не стал подавать на него в суд. Он декламирует перед театрами стихи собственного сочинения о мире в надежде на просвещение заблудших и на милостыню. Зенак Аби — один из кумиров Кобока: он требует, чтобы я рассказал ему в мельчайших подробностях все, что знаю об этом мудреце. Я повинуюсь и заодно рассказываю о себе.

Получив плату за службу на корабле, я покупаю еду. Ночь напролет мы разговариваем об Амадине, о погибших, об изувеченных, о надеждах выживших. Кобок интересуется, кто научил меня английскому. Я рассказываю о своем родителе, его сокровищах — книгах на английском языке. В детстве родитель учился английскому у пленных бойцов Фронта, чтобы читать эти книги.

Когда Кобок и Матопе засыпают, чтобы посетить свои личные миры кошмаров, я смотрю в окошко в сторону Талман-коваха. Разглядеть его отсюда я не могу. Шпили и купола Синдиеву снижаются в направлении мрачных промышленных комплексов вдоль канала. Там живут миллионы существ: они трудятся, играют, учатся, едят, любят, просто существуют, не зная мыслей об Амадине и о пыли старых войн. В эту ночь мне снится Дугласвилл и человек с флейтой.

Поздним утром я продираю глаза и убеждаюсь, что Кобок и Матопе в каморке уже нет. Драк двинулся в район театров, человек покатил нести вахту перед Талман-ковахом. Я жую лепешки, оставшиеся с вечера, собираю вещи и покидаю район трущоб, не зная точно, куда идти теперь. Благодаря документам, полученным на «Торе Соаме», я могу поступить на другой корабль — но только в том случае, если на меня не устроена облава. Меня мучает совесть: правильнее было бы взяться самому отвезти «Коду Нусинда» на Амадин; но с каждым днем возвращение в тамошний ад кажется все большим безумием.

Я бреду городскими улицами, смотрю на горожан, их дома, учреждения и магазины. Мне хочется разного: то превратиться в частицу этого мирного существования, то учинить бойню, покарав окружающих за то, что они не чувствуют боли. В полдень я снова стою в парке перед Талман-ковахом. Матопе сидит в своем кресле, осененный плакатом «Помните». Меня так и подмывает объяснить ему, что он — всего лишь дурень из большой армии дураков, но убедить в этом мне не удается даже самого себя.

Помнится, капитан «Торы Соама» спрашивал, чего мне хочется, к чему больше всего на свете стремится моя душа. Мой ответ Ореаху Баку был: «К миру». Теперь я спрашиваю себя, действительно ли хочу именно мира. Мир это или, как гласит одно из преданий Талмана, что-то другое? Я снимаю с цепочки свой собственный талман, кладу его на ладонь, листаю с помощью специальной иголочки и нахожу «Коду Итеда», «Айдан и Вековая война», а там — диалог с Ниагатом.

— Айдан, — изрек Ниагат, — я стану служить Герааку; я положу конец войне; я буду одним из твоих полководцев.

— Готов ли ты убивать, чтобы этого достичь, Ниагат?

— Готов.

— Убьешь ли ты Гераака, чтобы этого достичь?

— Убить Гераака, моего господина? — Ниагат помедлил, размышляя. — Если то и другое одновременно невозможно, я бы предпочел смерть Гераака и прекращение войны.

— Я спрашивал не об этом.

— Да, Айдан, я не остановлюсь перед убийством.

— Умрешь ли ты сам, чтобы этого достичь?

— Я готов рисковать своей жизнью, как любой из моих воинов.

— Опять я спрашиваю не об этом, Ниагат. Если конец войны возможен только ценой твоей жизни, наложишь ли ты на себя руки ради достижения мира?

Ниагат задумался над сказанным Алданом.

— Я готов к случайностям, которые судит битва. В битве у меня есть шанс достичь моей цели и увидеть своими глазами ее торжество. Но верная смерть, да еще от своей собственной руки, лишает меня надежды увидеть мою цель достигнутой. Нет, я не стану жертвовать жизнью. Это было бы глупо. Прошел ли я проверку?

— Нет, не прошел, Ниагат. Твоя цель — не мир, а жизнь при мире. Возвращайся, когда твоей целью станет мир, и только он, и когда ты будешь готов перерезать себе горло ради его достижения. Такова цена Почетного клинка.

Я поднимаю глаза от книжечки и снова вижу Матопе, не отрывающего взор от входа в Талман-ковах. Его приверженность миру такова, что по сравнению с ней перерезанное горло — детский лепет. Айдан, мудрый джетах древности, превративший войну в науку, охотно вручил бы Матопе почетное оружие полководца. Слепой рифмоплет Кобок тоже был бы удостоен этой чести. Но достоин ли ее ты, Язи Ро? Ты, мечтающий отряхнуть с ног пыль Амадина? Ты, грезящий о разноцветных домиках, кормежке досыта, детях, не видящих во сне кошмаров? Ты, готовый унестись на космолете в экзотические миры, к приключениям, радостям, достатку? Как насчет боеготовности, Язи Ро? Чего ты хочешь — мира или мирной жизни?

Зенак Аби заглянул мне в душу и увидел, как я отдаю его труд на рассмотрение джетаи диеа и возвращаюсь на Амадин с экземпляром «Кода Нусинда». Во мне крепнет ощущение, что все мои вопросы уже заданы и что на них уже даны ответы.

«Я чувствую острое лезвие у самого горла, Айдан, — шепчу я, направляясь к входу в ковах. — Где мой Почетный клинок?»

Внутри коваха я застаю суматоху: ученики, администрация, охрана, даже мудрецы-джетахи носятся взад-вперед. Кричат не все, но озабочены чем-то все до одного. Один из джетахов замирает, вглядывается в меня и недоверчиво спрашивает: