Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я лежал на верхней полке в плацкарте с книгой.
Показали паспорта, пересекли границу. У Даши появился вайфай. Увидел через проход, что она обнаружила что-то страшное в своем айфоне. Она протянула руку через проход, подергала пальцами, чтобы я срочно взял ее. Я взялся за кисть, отложил книгу – это была «Американская пустыня», про воскресшего современного человека. Идея у книги была интересная, хорошее начало, но с середины все покатилось в кювет.
Даша смотрела мне в глаза несколько секунд.
– Что случилось?
Она протянула айфон. Я прочитал пост в фейсбуке у писателя и филолога Андрея Аствацатурова, моего старого товарища. Мне пришлось перечитать пост несколько раз, чтобы разобраться, что к чему.
– Блять. Неужели я и о своей смерти узнаю от Аствацо?
Марат умер.
Я вышел в тамбур. С собой у меня было несколько маленьких бутылочек бальзама «Хербал парк», и я принялся пить их одну за другой. Ко мне вышла Даша. Сладкий и крепкий напиток переходил от меня к ней и обратно, пока мы стояли тут, покачиваясь вместе с поездом. Вот позавчера я еще переписывался с Маратом, обсуждал рассказ Лео о том, что все умные жрут говно. Марат ругал концовку, я защищал. А потом Марату надо было ложиться на операцию – удалить опухоль с почки. Последнее фото в соцсетях – открытое окно и вид на голубое небо, на нем – пух облаков. Как будто он знал, что у него вырастут гребаные крылья. И эта книга – «Американская пустыня» – Марат заставил меня читать ее. В последнюю нашу встречу он так настойчиво говорил о ней, как ни об одной другой. Он знал, что умрет? Или это мой мозг сейчас подтасовывает факты?
Дни, связанные с похоронами и хлопотами, я смутно помню. Договорился с «Модом», в котором тогда подрабатывал фотографом, чтобы устроить поминки в клубе на террасе. Помню очень пронзительную речь Валеры Айрапетяна. Наверное, дело в большой армянской семье, не знаю, в его любви к друзьям. Я тогда подумал, хорошо бы умереть раньше него, чтобы он со всей этой любовью сказал обо мне. Как он умеет подмечать достоинства другого человека, суммировать их, правильно выкладывать, мне никогда такое не удавалось, слишком зациклен на себе. Помню, что я прочитал в микрофон один рассказ Марата и его восьмидесятилетний отец пустил слезу. Потом мы общались с ним и двумя сыновьями Марата. Один из них оказался даже слушателем ночных грузчиков.
Да, и эта странность. На могильном камне были написаны годы жизни: 1966–2016.
Я был удивлен. Девушка Марата Оксана сказала, в чем дело. Он так и не смог мне рассказать. Очень переживал из-за этого. Когда мы познакомились, он скинул себе семь лет. Стеснялся моей молодости – а потом привык к мифу о собственном новом возрасте.
Ночью я отвернулся к стене и разрыдался, впервые при Даше. Кому мне теперь посылать свои тексты? Кто будет их критиковать? Разве есть еще один человек, настолько близкий мне по таланту? Это же мой отец и был. Посылай Кириллу Рябову, сказала Даша, поглаживая по спине. Кирилл все хвалит, только отец мог меня правильно ругать. Семь лет, он себе скинул семь лет ради меня, как это мило. Настоящая магия. Сколько раз он пытался мне рассказать, начинал этот разговор, а потом осекался. Такой нежный человек, а не скажешь сразу.
Я сижу на подоконнике в наблюдательной палате, читаю книгу «Дзен и искусство ухода за мотоциклом». Она удивительная, никогда еще не испытывал такого родства с автором – парень настоящий псих, как и я. Но притом это совершенно нормальный человек, честный искатель смысла, тупой и скучный зануда. Странно, что эта книга не попадалась мне в руки прежде. Много о ней слышал, но не притрагивался. Из-за зилаксеры – неусидка. Я могу прочитать лишь абзаца три-четыре, сидя в одном положении, потом начинаю ходить мимо коек с лежащими на них пациентами. Но я уже наловчился, читаю на ходу, не обращая внимания на движение декораций. В углу сидит Сатана, парень северокорейского происхождения. Вчера он обмазал стену и постель своим говном, после чего ему вкололи лошадиную дозу транквилизаторов. Он все еще как пьяный.
– Женечка, обними меня, – говорит Сатана.
– Сатана слабак, – отвечаю я и посылаю ему воздушный поцелуй, не отрываясь от чтения.
Как же он меня достал. Но вчера я перепугался, когда этот узкоглазый маленький гаденыш прочитал мои мысли и как-то стал угадывать номер моего телефона. Не каждый день сталкиваешься с такими трюками.
– Же-э-нь, я хочу с тобой поцеловаться, – тянет Сатана, хихикая. – Потрись хуем о мое лицо, Женя.
– Кан, ты еще укол захотел?! – кричит санитар из коридора.
– Да ладно, – вступаюсь я. – Он сегодня вроде спокойный. Пусть мечтает.
– Гомосек маленький, – тянет санитар.
Выхожу в длинный коридор, иду с книгой. Вчера я заорал на Сатану, что здесь, на святой Руси, его прихваты не сработают, нашу силу духа ему не сломить. На самом же деле сильно труханул – когда он угадал пять цифр подряд. Мне показалось, что, если он назовет все цифры моего номера, как бы произнесет мое тайное имя, моя душа будет навеки принадлежать ему. Интересно, как он угадывает мысли, откуда у него такой дар? Может быть, когда ты столько лет проводишь в подобном заведении, уже начинаешь чувствовать эти невидимые нити, связывающие человека со вселенной, предугадывать движение каждой души. Вот и я каким-то образом сейчас чувствую, что скоро придет Даша. Поэтому скоро возвращаюсь на подоконник и смотрю на дорожку, ведущую к отделению. Так и есть: замечаю ее и музыкальную продюсершу Сашу Дронову. Идут. На Даше юбка, и я сразу думаю о возможности секса. Может быть, удастся провернуть здесь, что может быть романтичней? Я так давно мечтаю об этом.
Пока они обойдут отделение, поднимутся, пройдут через охрану и окажутся в комнате для посещений, как раз успею не спеша покурить.
Выдыхаю дым через решетку на окне туалетной комнаты. Видно пациентов, что на принудительном лечении. У которых жесткие сроки. По сути, у нас тоже лечение принудительное, просто тебя отпускают без юридических проблем. Принудительные могут гулять за решеткой по несколько часов, сроки пребывания у них дольше, но и режим мягче. Один разделся по пояс, ловит лучи, разглядывает свое туловище как идиот. Другой играет на лавочке в шахматы сам с собой. Санитарка вяжет детские носки, сидя у поддона с сигаретами. Вроде бы и счастлив от этого предчувствия жизни, которое дала больничка, но, конечно, надеюсь, что уже через неделю покину заведение. Даша вернулась ко мне, нашла работу, приезжает ко мне раз в два-три дня. Неужели у нас все наладится? Ей приходится ездить по два часа из Петербурга, но она не капризничает. Может, повзрослела.
Сколько раз мы проходили через это – хватит. Я не хочу, чтобы мы расставались, больше никогда. Жду у входа в комнату посещений.
– Привет.
– Привет.
Обнимаю Дашу, Сашу Дронову. Проходим. Негласное правило: если к кому-то приходят гости, остальные больные выходят из комнаты. В другое время здесь можно смотреть DVD, играть в карты и нарды, читать книги, просто проводить время на диване и в креслах. Пока я держу Дашу за руку, она что-то рассказывает о своей работе – официантка в кафе «Троицкий мост». Тут же и гостинец оттуда: лучшее в мире соевое мясо.
