Старшего из тех, кто выскочил из джипа Арзо, звали Абдурахман Язаев.

Двадцатисемилетний Абдурахман не очень-то любил оружие. Он куда больше любил Коран, и он был лучшим учеником старого имама одной из торбикалинских мечетей. Потом он получил стипендию от Заура Кемирова и на пять лет уехал в Сирию. Когда он вернулся, он стал имам-хатыбом мечети вместо своего покойного наставника.

Кроме этого, Язаев довольно много выступал по телевизору и писал в газетах. В своих статьях он писал о необходимости вести джихад против самого себя, а не против врагов, и нельзя сказать, чтобы он писал не то, что думал.

Однажды ночью Язаев возвращался пешком домой (он вообще был небогатый человек и не мог позволить себе собственной машины) и увидел, что возле мусорных бачков во дворе стоит серый «Хаммер», и на его капот опирается худощавый, чуть выше самого Язаева человек в черных брюках и черной рубашке, с гладким смуглым лицом и глазами цвета смолы. Абдурахман узнал Джамалудина Кемирова.

– Салам, Абдурахман, – сказал Джамалудин.

– Ваалейкум ассалам, – осторожно ответил Язаев.

– Говорят, ты вчера судил какой-то спор между человеком и его бывшей женой, – сказал Джамалудин.

– Это правда, – сказал Язаев.

– Говорят, ты во время этого спора сказал, что Ваха Арсаев заслужил своими делами рай.

Тут имам-хатыбу стало немного страшно, но он постарался не подавать вида.

– Джамалудин Ахмедович, – сказал Абдурахман, – я не воин, я ученый человек. Я сказал, что Ваха не будет в Вечном Аду, если он раскаивается в содеянном. Ведь роддом взорвался не по желанию Вахи, а по предпопределению свыше, и как может Аллах заставить человека отвечать за то, что свершилось по предопределению?

Джамалудин молча выслушал это объяснение, а потом он нагнул голову и боднул Абдурахмана в живот. Абдурахман пролетел три метра и ударился об асфальт так, что сломал руку. Джамалудин подошел к нему и ударил еще раз, носком ноги по почкам.

– Это тоже предопределено, – сказал Джамалудин.

После этой истории житья Абдурахману не стало. Джамалудин читал каждую выходящую его статью и смотрел каждую передачу, и если Джамалудину казалось, что в статье что-то написано не так, он посылал своих парней, и они разъясняли Абдурахману сунну кулаками, а так как Джамалудин был тем еще богословом, то недоразумения случались очень часто. Один раз Абдурахману вышибли три зуба, а другой раз его поймали у телестудии и постригли под ноль.

Абдурахмана, конечно, очень огорчало, что ему, человеку, окончившему с отличием университет в Дамаске, Коран разъясняют такие ребята, как Хаген или Шахид, но никто не хотел вставать на сторону Абдурахмана в этом богословском споре. Если бы Абдурахман был взяточник, или бандит, у него бы нашлась куча друзей против Джамалудина, но Абдурахман отучился пять лет в Сирии, а на таких людей смотрели с подозрением. Считалось, что они черт знает чего в этой Сирии набрались. Один такой приехал из Сирии и сказал, что в Сирии, когда покойника хоронят, его близкие даже об этом не знают. Многого он там нахватался, в этой Сирии, а того не понял, что Сирия есть Сирия – а Кавказ есть Кавказ.

У Абдурахмана становилось все меньше друзей и все больше проблем, и в конце концов никто не захотел укрывать его от Джамалудина, кроме Арсаева, а у Арсаева была такая неприятная привычка: они никого не принимали к себе, если этот человек не замочил мента. Замочить мента – это был вроде лабораторной работы. Абдурахман сдал работу на «пять», замочив целый «Газик», и, по правде говоря, он сделал это без особой застенчивости, но он никак не ожидал, что пленку с «Газиком» через три дня подкинут в МВД. Абдурахман понимал, что это было сделано специально, чтобы у него не было дороги назад.

Что же касается второго человека, который был с Абдурахманом, то о нем нельзя рассказать ничего замечательного, кроме одной фразы. Он сказал эту фразу, когда потребовал выкуп за украденную им женщину. Женщина была на третьем месяце, и когда выяснилось, что она беременна, этот человек увеличил сумму выкупа вдвое. «Ведь получилось, что я украл двоих», – объяснил он.

И вот теперь двое членов «Ихван ас-Сафа», один с гранатометом, а другой со снайперкой, карабкались по узкому вентиляционному ходу, выводящему на смотровую площадку над тоннелем, площадку, которую сочли слишком далекой от города, чтобы выставить на ней пост.

Абдурахман один знал общий план операции. Второй человек не знал вообще ничего. Его просто вызвали час назад условным звонком на условное место и вручили гранатомет, и он совершенно обалдел, когда увидел, кто сидит за рулем белого «Хаммера». Абдурахман сильно волновался. Он ведь только один раз был в перестрелке и очень боялся опозорить себя в глазах Аллаха.

* * *

Первый вице-премьер Углов сидел в президиуме торжественного заседания, посвященного награждению героев-пограничников с Бештойской базы, и по правую руку его сидел зам генерального прокурора Федор Комиссаров, а по левую – мэр города Бештоя Заур Кемиров.

Заур сопровождал делегацию с утра. Он встречал ее на авиабазе, возлагал вместе с вице-премьером цветы на кладбище, открывал памятник Лисаневичу и посетил вместе с делегатами детский сад.

Еще до прилета делегации Заур Кемиров узнал об избрании Гамзата Асланова главой парламента, и он прекрасно понял, что это значит.

Он тоже читал Конституцию республики.

Кремль сговорился с Гамзатом, и это означало, что Кемировы обречены. Старый президент Асланов, несмотря на всю его любовь к власти, предпочитал скорее разводить людей, чем уничтожать их. Он закрывал глаза на фактическую независимость Кемировых, как он закрывал глаза на выходки Ниязбека или Сапарчи.

Молодой Гамзат не будет терпеть никого вокруг себя: кокаин, паранойя и четырнадцать покушений, включая историю с баллистической ракетой – это термоядерная смесь. К тому же Кемировы – это не только независимая сила, которую надо раздавить. Это еще и деньги, которые можно отнять.

Заур Кемиров украдкой покосился на вице-премьера. Он не расставался с делегацией несколько часов, но еще не обменялся с Угловым и тремя словами. Даже на открытии памятника Углов только вежливо улыбнулся и сказал вполголоса: «После, Заур Ахмедович, после». Заур тогда подумал, что с таким же успехом он мог бы приказать расстрелять этот чертов памятник из БТРа. Он хотя бы сохранил лицо. Все остальное он все равно потеряет.

Церемония закончилась, и мальчики в черных черкесках из местного ансамбля «Бештой» сплясали перед высокими гостями лезгинку. Углов встал.

– Ну что, Иван Витальевич, – спросил Комиссаров, – полетели обратно в Торби-калу? Та м Гамзат готовится… Или заедем на Красный Склон?

– Да нет, пожалуй заедем, – сказал Углов.

В этот момент между обоими федеральными чиновниками нарисовался старик в черкеске и папахе. Это был руководитель ансамбля, девяностотрехлетний Шамиль Атакаев.

– Как дети-то пляшут, а? – сказал он с гордостью, – это все наши дети, вон тот, с краю, племянник Зауру Ахмедовичу. А вон у того в роддоме погибли и мама и братик.