Публичные наказания в России.

Весь двор, сам государь объезжал место казней и зорким оком следил за точным исполнением приговоров.

«Ежели б подлинно был монарх, — говорит Голиков, — напряжен умертвить сына своего, то не должен ли бы он был заниматься сим единым толико мучительным воображением? Не должен ли бы он был оставить или, паче, забыть все другия дела, кроме сего единаго?» Но нет, скажем мы, деятельность государя и его верных слуг была необыкновенна: в то время как заканчивался первый акт драмы, они начинали, между многими другими кровавыми исследованиями, следствие о девке Марье Гамонтовой.

12 марта 1718 года, в среду (на память пр. Феофана, как гласит современный календарь), в селе Преображенском, в присутствии государя и государыни, осматривали пожитки Марьи Гамонтовой. При осмотре вынуты алмазные и прочие вещи ее величества. Спрашивали Марью: откуда у нее те вещи? И она пред их величествами винилась, что те вещи себе крала.

Только что кончились казни 14, 15, 16 и 17 чисел, государь с государыней 18 марта 1718 года оставили Москву.

«Москва опротивела. Дышать здесь стало тяжко. Все покрылось мглою, люди шатались как тени и в воздухе слышался, кажется, смрад. Надо было переменить место, отдохнуть, освежиться, и Петр с остальными жертвами — страшным поездом отправился в Петербург для новых розысков». (М. П. Погодин).

5

24 марта 1718 года государь въехал в С.-Петербург, вслед за ним прибыла и государыня.

Петр занялся государственными делами, поджидая как из Москвы, так и из заграницы подвоза лиц, замешанных по делу сына. Между тем крепость постепенно наполнялась; днем и ночью привозили туда новых жителей казематов различного звания, состояния, возраста, пола; многие — уже истомленные пыткой, двумя, тремя; многие — томящиеся в страшном ожидании истязаний…

Покамест рассаживают привезенных, зайдем в Петропавловскую крепость того времени. Она уже двенадцать лет строилась и украшалась каменными постройками, быстро заменявшими временные, деревянные. Если верить иностранным писателям — многие тысячи работников перемерли при созидании этой государственной темницы… С необыкновенными усилиями созидались шесть громадных больверков, шесть куртин, два равелина, пять ворот — все это составляло внешнюю ограду Петропавловской крепости.

Укрепления против финского берега в 1718 году были уже окончены, и приступили к переделке тех, которые выходили на Неву, особенно среднего бастиона и двух куртин; готов был угловой бастион, выходивший на Неву, к Васильевскому острову и дворцовой набережной; это был раскат Трубецкой; здесь сидели главнейшие арестанты; жилищами их были казематы, в толстых, массивных каменных стенах[73]. Внутренность крепости занимали: соборная деревянная церковь апостолов Петра и Павла, провиантские и пороховые магазины, аптека, считавшаяся лучшею в России, дом для обер-коменданта, Главная караульня, Монетный двор (близ Трубецкого, ныне Алексеевского равелина), три караульни, Тайная канцелярия. Почти вся эта постройка была в то время деревянная. Крепость разделялась каналом, берега которого усажены были деревьями; церковь стояла (как и теперь) на берегу канала; на ее башне, под шпицем, висело несколько колоколов; приставленные к ним люди каждый час, по голландскому обычаю, разыгрывали небольшую прелюдию, вслед за нею часы возвещались звоном колокола; за неимением механизма, отбивали в колокол часы те же приставленные люди. На валах и крепостных верках расставлено было до 300 чугунных и медных пушек.

Гром пушечных выстрелов во время праздников, пиров и при других торжествах, оклики часовых по ночам, звон церковных колоколов да заунывный бой часов — вот единственные звуки, которые проникали к заключенным и едва ли приносили приятные впечатления; напротив, есть известия, что часовая прелюдия нагоняла страшную тоску на страдальцев…

А их начинали свозить, одного за другим, под стражею, в кандалах, размещали по казематам.

6 апреля 1718 года, в Вербное воскресенье, в 9 часов вечера, привезли первую партию. Погода была (по уверению календаря) студеная. Десять человек из привезенных колодников: Иван Орлов, вместе с двумя Богдановыми, Глебовым, Протопоповым, Афанасьевым, духовником Игнатьевым, дьяком Воиновым, Темиревым и Меером, заключены были в крепости. Остальные оставлены, за караулом, в городе.

Четыре дня спустя, при пушечной пальбе, въехал в столицу один из главнейших героев кнута и застенка — князь-кесарь Иван Федорович Ромодановский.

В это же время привезли камер-фрейлину Гамильтон, и нетерпеливый государь повелеть соизволил, в ожидании подвоза лиц по делу царевича Алексея, возобновить розыск о девке Гамонтовой.

По этому указу в среду, 9 апреля 1718 года, Иван Иванович Бутурлин стал спрашивать «царского величества, Посольского приказа подьячего Саввы Терновского жену Катерину, Екимову дочь, а в расспросе Катерина сказала, что «у Марьи Гамонтовой жила года с полтора, в том числе при ней была с пол года, с Троицына дня 1715 года по новый 1716 год; а с год без нея, тогда, когда она, Марья, была за ея величеством государынею царицею в походе». За этим объявлением служанка Катерина рассказала, как месяц спустя после прихода из Ревеля Марья Гамонтова родила над судном, как задушила ребенка собственными руками, наконец, как поручила при ней конюху Семенову выбросить в кухню тело дитяти. Подробности этого рассказа мы уже привели в своем месте.

«А с кем Марья того младенца прижила, — говорила Катерина, — того я не знаю; а Ивана Орлова при родах не было, был неведомо где в отлучке; и более помянутого Орлова я не кидала у Марьи, как он был только дважды у нее (раз на летнем да раз на зимнем дворе, см. выше). Краденых вещей и Марьиных собственных у меня, Катерины, ничего не имеется; только дала мне Марья, во всю бытность у нее, несколько подарков… А больше того от ней ничего (я) не видала; а сундуков Марьи было только один красной, большой, обит кожею, да баул, и те отдала на сбережение Петру Мошкову, да еще после прибыл один баул тогда, как она из походу приехала, и тот баул, помнится, что она взяла с собою к Москве, а достальные два остались у Петра Мошкова; да по бурмицким, небольшим зернам дала она, Марья, на серьги двум, Варваре да Анне, которые у нее жили, а иное что давала ли или нет, про то они сами скажут; а ее ли то было, что она им раздавала, или государыни царицы, про то я, Катерина, не ведаю».

Того ж числа женка Варвара Дмитриева расспрашивана, а в расспросе сказала, что «служила она у Гамонтовой от Великого поста 1715 года, ходила за ней во время болезни ее; видела у нее денщиков и разных дворовых служителей; про ее беременность ничего не знала; краденых вещей никаких у ней, Марьи, не видывала и не знает, понеже у ней, Марьи, в то время была казначейшею девка Анна, а она, Варвара, только служила во время болезни; кроме немногих подарков Гамонтова ей, Варваре, больше ничего не давала».