8: 12). В сущности, то же самое говорится в прологе Евангелия от Иоанна: «Свет во тьме светит» (Ин 1: 5). Этот свет Бога всегда окутан темнотою.

Если мы под этим углом – что есть Бог? – начнем читать Священное Писание, то увидим, что оно не дает ответа, и по очень простой причине: Писание – это голос пророков, возвещающий слова, которые вкладывает им в уста Сам Бог. Поэтому, наверное, там и нет ответа на такой вопрос. Только один раз, у купины, Бог говорит Моисею: «Аз есмь Сущий», Аз есмь Тот, Кто есть (ср. Исх 3: 14), – и более ничего. Конечно, по разным библейским характеристикам можно попытаться составить себе представление о Боге. Но когда мы возьмемся за эту работу, то, возможно, воскликнем вместе с поэтом Симонидом: «Чем дальше вдумываешься, тем темнее и темнее становится вопрос».

В истории новой европейской мысли классическое определение, что есть Бог, дал в XVII веке Рене Декарт. Он говорит: «Бог вечен, всеведущ, всемогущ, Он источник всякой истины и справедливости, Творец всех вещей… в Нем заключено всё то, в чем мы можем заметить некое бесконечное совершенство, не ограниченное никаким несовершенством». Это определение как будто взято из тех самых характеристик Бога, что звучали из уст пророков. Таков же, как у Декарта, образ Бога в средневековом религиозном искусстве: Он восседает над всеми, Он царит над миром, Он благ, праведен, суров, далек, но в суровости Своей бесконечно справедлив.

Всего лишь на пятьдесят лет старше Декарта был поэт Торквато Тассо, который в своей поэме «Освобожденный Иерусалим» говорит о том, как Бог с высокого престола взглянул вниз и увидел в одно мгновение и единым взглядом всё, что включает в себя мир. Это тоже очень четко сформулированное определение, хотя и в стихах: Он увидел, взглянув in sol punto – в одно мгновение, in una vista – одним только взглядом всё, что мир в себе делает единым – aduna.

Казалось бы, оба определения нас вполне устраивают, они прекрасны, они совершенны. Но каким-то холодом, белоснежным холодным сиянием горных вершин веет от этих определений. Вдумываясь в слова поэта и философа, понимаешь, чту имел в виду Блэз Паскаль, современник Декарта и его друг, когда сказал, что Бог Авраама, Исаака, Иакова – это не Бог философов и ученых. И Декарт, и даже поэт Тассо дают словесный образ Бога философов и ученых. Нет, говорит Паскаль в своем «мемориале» – на маленьком клочке бумаги он записал эти слова и потом в течение всей своей жизни носил во внутреннем кармане, – нет, Бог, явившийся Аврааму, не похож на образ Бога, создаваемый философами и учеными.

А вот ближайший продолжатель Декарта – Бенедикт Спиноза пошел совсем иной дорогой в своем определении Бога. Оно есть только в «Философском словаре» у Вольтера. Там был такой фрагмент из Спинозы: «Что касается любви к Богу, эта идея дает мне понять, что Бог глубоко присущ моему существу, а также что Он дает мне существование и все мои свойства… дает мне их щедро, без страха и упрека и без того, чтобы подчинять меня чему-либо иному, кроме моей природы. Эта идея изгоняет опасения, беспокойство, неверие и все погрешности пошлой и корыстной любви. Она дает мне почувствовать, что это благо, которое я не должен утратить и коим я владею тем более, чем более я познаю его и люблю».

В этом небольшом тексте, в определении, которое дает Спиноза Богу, двенадцать раз употребляются местоимения «я», «меня», «мой». Таким образом Спиноза декларирует, что Бога понять, Бога полюбить, Бога почувствовать, Бога знать можно только из своего собственного, личного опыта и больше ни из чего другого; что только через мои с Богом отношения я могу сказать, Кто это Такой – только через мою с Ним борьбу или мою с Ним встречу.

Еще один философ – младший современник Вольтера Гельвеций – писал так: «Иисус и апостолы разрешают человеку свободно пользоваться своим разумом. У меня есть собственная совесть, моя совесть, у меня есть мой собственный ум, моя собственная Религия…»

Интересно, что в первом издании трактата слово «Религия» – с большой буквы. Есть огромный смысл в этом выражении – ma Religion – с большой буквы. Эта Религия – вера в Единого Бога, Его возлюбленного Сына Иисуса Христа и Духа Святого. Religion с большой буквы у Гельвеция, Вольтера, у французских писателей XVII–XVIII веков – это всегда, в отличие от религии древних, вера в Единого Бога, наша вера.

Итак, дальше Гельвеций говорит: «Я не хочу брать образцом для моей веры веру кого-то другого». И он цитирует одного парижского ученого, который примерно в то же время сказал так: «Небо наделило меня душой, способностью суждения, а я возьму и подчиню ее суждениям других людей, и они будут руководить мной, в моей душе жить и умирать».

Комментируя это положение – о том, что каждый должен осознавать, во что он верит, писатель спрашивает: «Но можно ли, допустимо ли человеку предпочесть свой собственный разум разуму всей нации?» И приводит цитату из апостола Павла: «Для иудеев это скандал, а для язычников глупость» (ср. 1 Кор 1: 23). Гельвеций дает очень хорошее толкование этому знакомому нам апостольскому тексту. Получается по нему, что коллективными могут быть только заблуждения, предубеждения и фобии. Наоборот, истина всегда носит личный характер, она каждому из нас открывается особо, и каждый должен сам ее осмыслить и пережить в глубинах своего разума и сердца. В противном случае она из истины превращается в безжизненную аксиому.

Итак, истина, пока она не осмыслена тобою изнутри, остается чем-то мертвым и безжизненным. Именно поэтому в конце концов человек приобретает через свой личный опыт не знание о Боге, но знание Самого Бога. Кант хорошо говорит по этому поводу: «Религия, основанная на чистой вере, не есть общественное достояние, но каждый те успехи, которые он в ней сделал, может сознавать только для себя самого».

Повторяю: коллективными могут быть только заблуждения, но не истина. Это известно, пожалуй, каждому ребенку. Он проверяет всё сам, когда учится ходить, открывать двери и т. д., – он не доверяет другим на слово, но проверяет. И школьник, доказывая теорему, не доверяет тому, пусть великому, ученому, кто ее сформулировал, но доказывает эту теорему сам и только за это получает пятерку. Утверждение, что истина глубоко лична, может показаться абсурдным, потому что каждая научная истина во всём, что касается анатомии или физиологии животных, человека, растений, – существует и без нас. Но пока это нами