Отрешившийся от земных страстей Никанор снисходительно наблюдал, как Варфоломей тщетно ищет выхода из создавшейся ситуации и как истинное древнее благочестие постепенно преодолевает все усилия архимандрита. Совсем недавно, вспоминал Никанор, дело дошло до прямого столкновения. Видя, что употребление нового церковного пения в монастыре сходит на нет, Варфоломей собрал священников и дьяконов в церковном алтаре для внушения. Но не тут-то было: на самого архимандрита закричал дьякон Нил, что-де архимандрит еретик:

«Держишь-де ты уставщика еретика попа Геронтия, да и ты-де еретик! Он тебя ереси и научил, как Арсений Грек научил ереси патриарха Никона, а патриарх Никон научил ереси самого царя!»

Свара в алтаре закончилась не в пользу Варфоломея, хотя он своей властью и приказал до полусмерти избить дьякона Нила плетьми. В те же дни позиции староверов были нежданно усилены пришедшим на Соловки среди зимы посланием царя Алексея Михайловича. Тот был настолько озабочен собиранием улик против своего врага Никона, что, не подумав о последствиях, повелел братии соловецкой сообщить в Москву, что именно Никон неправедно забрал из монастыря. Не отписал ли Никон себе или своим монастырям каких соловецких вотчин?! Не брал ли он чего у соловчан уже после оставления престола?!! Царские вопросы звучали буквально как уголовное обвинение бывшему (но официально не отрешенному) патриарху.

Неудивительно, что братия и трудники монастыря сильно взволновались. Составив документ обо всем отобранном Никоном у монастыря (не забыв даже 5 пудов слюды), соловчане потребовали от архимандрита Варфоломея в соответствии с царской грамотой, не дожидаясь весны, отправиться в столицу и лично участвовать в процессе расправы над Никоном и никонианством (ибо, в отличие от царя, они в большинстве своем отождествляли падение Никона с концом реформ).

Немногие, как Никанор, понимали, что царь Алексей Михайлович проявил интерес к Соловкам из эгоистических побуждений. Ободренная вниманием самодержца братия составила особый «соборный приговор» о поездке архимандрита, отмечая большую «хлебную скудость» в монастыре и прося у государя милости в «монастырских делах». А предупреждая возможный «ропот» в обители в отсутствие начальства, братия постановила ропщущим не потакать и «смирять» таковых «без пощады». С этим напутствием Варфоломей и пустился на санях по многокилометровому береговому припаю, чтобы далее на судне отважно пересечь Белое море.

Никанор знал, что такое путешествие между Соловками и берегом зимой, и никак не ожидал, что от Варфоломея вскоре поступят известия. Двенадцать дней судно архимандрита носило бурными волнами между льдов, а затем застудившихся и вымокших путешественников затерло в торосах и прибило к соловецкому берегу. Упорный Варфоломей, несмотря на просьбы братии вернуться, был намерен все же пробиться к материку, однако из монастыря пришли вести столь тревожные, что ему пришлось оставить свое намерение и поспешить в обитель.

«Желанием безмолвного отишия объятый» Никанор, казалось, полностью устранившийся от дел общественных, лучше архимандрита понимал настроение братии, со дня на день ожидавшей официальной отмены никонианских нововведений. Для него не было неожиданностью, что многие священники, даже духовник Варфоломея старец Леонтий, стремились в деталях воспроизводить древние обряды. За тем же следила масса монастырских трудников, от глаз которых не ускользали ни малейшие уклонения от «отцепреданного благочестия». Никанор с беспокойством ожидал взрыва, и спустя несколько дней после отъезда Варфоломея он произошел.

В субботу 7 февраля старец Геронтий принялся за дела в плохом настроении. Отношение к нему братии в последние дни до глубины души оскорбляло человека, работавшего в обители с 40-х годов. В свободном соловецком труде и добром общежитии сын чебоксарского подьячего Григорий Иванович Рязанов видел мирской и духовный идеал. В 1650 году он принял монашество – и лишь через десять лет был возвышен архимандритом Варфоломеем, получив сначала священнический сан, а вскоре – важную должность уставщика.

Призванный следить за правильностью священнослужения, Геронтий не был фанатиком. Хотел или не хотел Варфоломей (нам это не известно), но соловецкий уставщик не склонен был принимать спущенные сверху реформы. Я, говорил Геронтий, не отрицаю, что новации могут быть правильными, только «боюсь суда Божия признать их православными без свидетельства с харатейными (пергаменными. – А. Б.) книгами». Другими словами, уставщик мог принять только то, в истинности чего самостоятельно убедился, и не считал возможным слепо исполнять приказы церковного начальства.

Теперь, после отъезда Варфоломея, недовольство многих политикой архимандрита выплескивалось на его приближенного. Священники не слушались Геронтия, препираясь между собой прямо в алтаре. Когда же уставщик пошел к келарю Савватию с просьбой примирить священников, по обители моментально разнесся слух, что он ходил просить новые никонианские служебники, чтобы немедля пустить их в оборот.

Напрасно оправдывался Геронтий, «на душу представляя свидетеля Господа Бога, что ни в уме моем, ни в помышлении того никогда не бывало, чтобы желать новых служебников… Нужно мне для спасения последовать преданию преподобных чудотворцев». Молва была неистребима, и многие, в том числе старший монастырский священник Леонтий, держались с Геронтием холодно.

Неудивительно, что, совершая литургию по покойному старцу Гурию в Благовещенской церкви над Святыми воротами, уставщик был рассеян. Он не замечал, сколь внимательно следят за службой набившиеся в церковь трудники – они же сразу заметили, что дьякон Иов положил Евангелие на высокий столик-налой, не застелив столик пеленой, и читал Евангелие без свечи. Люди насторожились, а тут еще пономарь старец Игнатий Драницын, когда священник Варлаам закончил заамвонную молитву, не вынес из алтаря священный антидор[11]!

Ну и перепугался же пономарь Игнатий, когда после службы его окружила угрожающая толпа трудников! Сидор Хломыга, Григорий Яковлев сын Черный, Федот-токарь и другие мужики, хватая Игнатия за одежду, сурово вопрошали, что означают все эти нововведения в литургии?! Перетрусив, Игнатий свалил все на Геронтия – дескать, это он велел служить без пелены на налое, без свечи, без выноса святыни. Этой искры было достаточно. Сотни людей оставили свои дела, бросившись отстаивать старую веру.

Делегация мужиков во главе с Сидором Хломыгой пришла к келарю и казначею, требуя расследования преступления Геронтия. Монастырские власти, не веря оправданиям уставщика, стали на сторону трудников. «Хотят тебя камением побити – оттого поберегись!» – заявили келарь и казначей Геронтию, на которого восстали «вся братия и миряне». Геронтий скрылся в келье «в кручине, печали и слезах». Неведомые люди вымазали ему окно калом. Власти же, видя мужиков и чернецов не унимающихся, писали слезные челобитные к Варфоломею «на торос», прося его вернуться и навести порядок.

Варфоломей резко отвечал, что «по государеву указу приказано во обители ведать нам, а не Сидору Хломыге с товарищами!». Однако поспешил вернуться и провести требуемое трудниками тщательное расследование. Волнения утихли, и власть вернулась к соборным старцам лишь тогда, когда недоразумение было полностью выяснено, а подробный отчет о деле послан в Москву.