— Не вижу причин, чтобы не получилось. Сейчас столько магии, выбирай любую да рассылай птичек с письмами когда угодно…

— А толку мне от твоих писем? — неожиданно зло отозвалась я. — Они меня смогут утешить, если я вдруг снова останусь без магии? Подоткнут мне одеяло холодной ночью? Кому из нас будет лучше от бестолковых бумажек?

— А ты не подумала, что я все-таки имею право знать, все ли с тобой в порядке? Равно как и ты — что здесь со мной?

Я прикусила губу, стараясь сдержать подступающие слезы. И тихо проговорила:

— Если бы ты не пришел — было бы лучше.

— Кому?

Я дернулась, вырываясь из его рук, и со злостью швырнула сумку об землю:

— Хрисс тебя раздери, Лесс! Я терпеть не могу эти все «я буду скучать, я тебя не забуду, мы обязательно увидимся, потому что я буду верить». Ты знаешь, как я не хочу уходить, ты знаешь, насколько я к тебе привязалась, и ты даже не можешь представить, насколько было мне проще думать, что, если не простились — значит, и не расстались. Понимаешь? Да ничего ты не понимаешь! Сейчас я бы пошла в какой-нибудь трактир, налакалась там, как последний Гил, и рассказала бы какому-нибудь проезжему менестрелю, что у меня есть Лесс, с которым мы ждем встречи и обязательно встретимся. А сейчас ты знаешь, что ничего не будет. Потому что если прощаться, то насовсем. И ничего не ждать, чтобы не было больно, когда не дождешься…

Я захлебнулась воздухом и с трудом перевела дыхание, отчаянно глядя на Лесса, боясь реакции.

— Ты либо эгоистка, либо идиотка, — спокойно ответил он. — Но… ваша позиция мне ясна, госпожа Дарк. Рад был с вами познакомиться, — он спешно пожал мне руку, — счастья вам, удачи, здоровья и так далее…

И, развернувшись, зашагал в Академию.

Мне хотелось кинуть в него сумкой, пульсаром, догнать, в конце концов, и, повиснув на шее, больше никогда не отпускать, но… от обилия вариантов я так ничего и не сделала.

Только одними губами проговорила:

— И тебе.

После чего вылетела в эти хриссовы ворота этой хриссовой Академии, в которой остался этот хриссов Лесс.

Новый день не принес ничего хорошего. Равно как и следующий. И послеследующий. Холодная комнатка в трактире на окраине не могла считаться поводом для радости, даже если взять во внимание, что дождь не прекращался уже третий день, а у меня все-таки была крыша над головой. Которая, кстати, изрядно протекала.

Я ворочалась на твердой постели, слушая очередные переругивания то за стенкой, то этажом ниже, то под окнами. Огромные капли бились в окно, их собратья, которым удалось просочиться в комнату, сводили с ума своим равномерным звенящим капаньем на дно ведра, любезно выданного мне хозяином гостиного двора в ответ на жалобу о дырявой крыше.

Мне очень хотелось вспомнить хоть какого-нибудь старого знакомого, который был бы мне рад, свались я внезапно ему на голову. На ум приходило только одно имя — Рион. Но мы с ним не лучшим образом прекратили общение незадолго до выпуска из Межрасовки.

Как и мне, ему была близка магия смерти. А еще у него имелся младший брат Илиан, гордость, опора и поддержка во всех начинаниях. Приятель частенько мне хвастался, что однажды они станут настолько сильными некромагами, что смогут пробуждать целые кладбища и ничего им за это не будет.

Подружились мы уже после гибели Арлана, как раз в ту пору, когда я категорически отказывалась признавать, что он погиб, поэтому Рион был уверен, что мой жених сейчас на границе, но скоро вернется и мы все дружно загуляем на моей свадьбе. Я попросила напоминать об этом как можно реже, чтобы не сглазить. У меня просто не повернулся язык рассказать о том, что я чувствовала на самом деле. Я вообще любила жить иллюзиями.

Но однажды его братец так увлекся ритуалом, что не рассчитал силы и лично им «пробужденная» тварь разгрызла ему глотку А Риона словно подменили.

Сначала он прозрачно намекал, потом вкрадчиво интересовался и под конец уже чуть ли не требовал помочь ему провести ритуал воскрешения. Я прекрасно понимала, что он не мог смириться с гибелью брата и все мои попытки объяснить ему, что, во-первых, это запрещенный ритуал, во-вторых, мало шансов на успех, в-третьих, вероятность повторить судьбу брата была куда больше, поскольку ритуал не просто так находился под запретом. Мало того что это могло изрядно подорвать равновесие, так еще и «не совсем удачно воскрешенного» Илиана пришлось бы упокаивать целой толпой магов: вполне могло получиться существо похлеще хрисса.

Да и «удачно воскрешенный» мог оказаться лишь пустой земной оболочкой, которая получила бы такую силу, что пошла бы выкашивать целые деревни с одной лишь несвязной мыслью «человек — убивать».

Но Рион не желал ничего слушать. Он желал просто вернуть брата.

Так мы пошли в разные стороны одного пути: я — продолжая изучать некромагию, Рион — подавшись в чернокнижие. Наше общение начало медленно сходить на нет. Рион все чаще пропадал, возвращался осунувшийся, помятый, с впавшими щеками, ну точно «Костлявая с косой» из деревенских баек.

Все мои попытки с ним поговорить окончились ничем. Приятель лишь огрызнулся, сказав, что раз мне настолько не важна наша дружба, то он найдет себе новых друзей, которые смогут поступиться ради него законами. А если и не найдет, то сам вырастит. А мне рекомендовалось катиться к хриссам со своей моралью.

До хриссов я не докатилась, застряв в Академии, в которую на должность преподавателя некромагии взяли все-таки меня, а не Риона. Так что не думаю, что он мне будет шибко рад, появись я на его крыльце.

Сказать по правде, выбираться из этой чудовищной кровати мне хотелось ровно настолько же, насколько и не хотелось. Под поеденным молью, отсыревшим одеялом было не менее противно, чем под промозглым ветром, путающим волосы, на пустой улице, которая никуда не ведет.

Пересилив себя, я со скрипом встала, обвела взглядом унылый пейзаж вокруг, размяла плечи, пытаясь хоть немного взбодриться, и, подхватив сумку, стекла на первый этаж, в таверну.

Я было остановилась у стойки с желанием попросить плеснуть мне хотя бы травяного чаю, как за спиной под тонкий перебор лютни зазвучал приятный женский голос:

Прищурившись, смотрю на солнце,

И ветер треплет прядь волос.

Мы вместе жили, как придется,

А умирать нам не пришлось…

Усмехнувшись, я отвернулась от подошедшего ко мне трактирщика и выскочила под дождь. Он уже лишь мелко моросил, все еще неся с собой зябкую прохладу, и я шумно вздохнула, запрокинув голову к небу.

Жалеть себя можно было долго, процесс казался даже несколько привлекательным — полное бездействие, подкрепленное душевными терзаниями. Но жить как-то надо было и дальше.

Грязь противно хлюпала под сапогами, и я шагала туда, где за сырой пеленой мерцали огоньки жилых кварталов.

В первой же деревеньке мне улыбнулась удача.