А может, и на три, если удастся. На три, оно, конечно, было бы лучше, думал Плешаков. В любом случае — удачный день. Во-первых, не пришлось ехать далеко, во-вторых, денежки, настоящие денежки, а не какие-то пустые бумаги, остались при нем в целости…

Минут через сорок к месту происшествия на шоссе прибыла, наконец, машина ГАИ и после необходимых в таких случаях формальностей и протоколов, водителя фуры отпустили, не найдя за ним никакой вины. Напарника его, к сожалению, так и не добудились. Погибшие тела были извлечены и отправлены, куда следует, а то, что осталось от «корвета» и «уаза» увезла в неизвестном направлении грузовая платформа.

Вечером того же дня по всем московским программам уже передавалась новость. Дикторы сообщали о некоторых «загадочных обстоятельствах», при которых погиб один из влиятельнейших авторитетов преступного мира, известный даже и в высоких политических сферах, легендарный человек и выдающаяся в своем роде личность — Филимонов Илья Артамонович.

О белокурой женщине, бывшей с ним, не было сказано ни слова.

Люди, неожиданно потерявшие близкого человека, погибшего из-за какой-нибудь нелепой случайности, склонны снова и снова возвращаться к тем мелким событиям, которые происходили накануне. Ах, если бы он подольше поговорил по телефону, или опоздал на тот проклятый трамвай, или поехал на такси, а не в метро, или просто шагнул в сторону, тогда бы не случилось с ним то, что случилось… И неужели, неужели вся предыдущая жизнь была только цепью репетиций и приготовлений к этому роковому смертельному случаю? Да не может такого быть!

Может.

Более того, все, что происходит, а также все, что не происходит с каждым из нас, основано на несокрушимых закономерностях и не бывает здесь никаких случайностей. В эту пропасть лучше не засматриваться, но нет сил удержаться от искушения.

Если задаться заведомо недостижимой целью — проследить и прощупать всю цепь причинно-следственных связей любого, даже самого ничтожного события, то мысль человеческая, в теории, неизбежно должна дойти до того исходного момента, когда был сотворен зримый мир. Другой же конец этой логической цепи, по той же теории, теряется в апокалиптическом огне.

Стало быть, нет на земле ничего ничтожного и маловажного, все пронизано и одухотворено неким высшим смыслом, постичь который ум не в состоянии, а потому оставим это ненужное занятие и с легким сердцем вернемся в реальный мир. Но и тут ждет нас недоумение, как только начинает мысль ощупывать этот самый реальный мир — он вдруг теряет осязаемую плотность, уходит меж пальцев, ускользает… Где та реальность, что была год назад, да что там год, — минуту назад!.. Да ведь ее уже нет нигде, была да сплыла, протянул руку и схватил — пустоту, призрак.

Только память, только образ, только чувство…

А Родионов все никак не мог… как-то распались время и пространство и он потерял свое место…

Он не мог бы сказать точно, где он теперь находится и который теперь час… Два первые вопроса, которые приходят в голову…

А Родионова допрашивал в отдельном кабинетике улыбчивый следователь в белом халате, притворяясь добрым и обаятельным. И вообще, все здесь было лживым, ненастоящим, притворяющимся…

Кроме, разве что никелированного пыточного инструментария, поблескивающего в стеклянном шкафу за спиною у следователя.

— Фамилия.

— Родионов Павел Петрович. Литератор. Дубль два…

«Эх, зачем было про дубль два!» — досадовал Павел, понимая, что проговорился, что нельзя, никак нельзя этого делать.

«Но военной тайны не предам!» — твердо решил он и стиснул зубы, не в силах оторвать взгляда от инструмента для пыток, нарочно выставленного напоказ. Но не совсем напоказ, а только малой частью… Все остальное скрыто было там же за белой занавесочкой. «О, они тонкие психологи!» — вынужден был признать он.

— Возраст.

— Двадцать семь.

Следователь задумался, глядя на Пашку чуть выпученными бараньими глазами, а затем сказал с укоризной:

— У вас фамилия крепкая — Родионов. Сильный род. А вот имечко подкачало. Такое слабое, вялое, вырожденческое имя — Павел. Паша…

— Не ваша забота, — огрызнулся Павел.

— Не наша забота, не наша забота, — задумчиво повторил следователь и, усыпив таким образом бдительность Родионова, стукнул изо всех сил кулаком по столу, вскочил с места и заорал, багровея от собственного крика:

— А зачем старуху-то? А? Старуха-то здесь при чем?!

— Старуха-то здесь при чем? — отчаянно заорал и Павел прямо ему в глаза. — А при том, что никакая это вам не старуха! Это идея! А всякая идея питается кровью и человечиной, да будет вам известно!..

— Да будет нам известно?.. Да! Будет нам известно. — твердо сказал следователь, опускаясь на место.

— Но это не я ее… Я не убивал. Она сама…

— Так-так… Сама, стало быть… Как унтер офицерская вдова. Сама умерла, сама себя высекла… А это что?! — следователь выхватил из нагрудного кармана смятый листок, весь в бурых пятнах кошачьего помета и показал издалека Павлу, опасаясь, как бы тот не выхватил из его пальцев вещдок и не съел. Бывали ведь и такие случаи в судебной практике…

— Ну и что? — усмехнулся Родионов. — Ну написано там «убить старуху»… Это же литература, идея. Не я первый…

— Ага! — обрадовался следователь. — Вот мы и проговорились, дружище! Стало быть, литература, идея… А кто только что чистосердечно признался в том, что всякая идея… Впрочем, все, довольно… Других доказательств не требуется. Подлежите гибели. Я как глянул на вас, сразу, с первого взгляда определил — этот точно подлежит… Вы погибнете.

— И вы погибнете! — нашелся Родионов. — Весь мир подлежит гибели, и вы в том числе. Так что напрасно вы злорадствуете.

— Вот как? — поразился следователь и надолго задумался. — А знаете, в этом что-то есть… — наконец признал он. — Что-то определенно есть… Некая идея… Тьфу ты! — спохватился он и ударил себя ладонью по лбу. — Что это я с вами тут разнежничался, у меня же для вас конкретное дело! Итак, вы обвиняетесь в убитии Розенгольц Клары Карловны, с целью овладения реквизированными ею сокровищами. Вот официальное заключение… На основании неопровержимых улик.

— Ну и что же у вас там за улики? — иронично спросил Родионов. — И потом, что это за слово такое «убитие»?

— Ага, начинаем снова вилять, к словам придираться! О, вы личность преступная, мы давно за вами следим. Во-первых, пьете…

— Пью, — признался Павел и вздохнул. — Пил, вернее… Больше не буду.

— Ну, положим, там вам и не дадут пить. Но к делу. Улики, к вашему сведению, следующие. Итак, я буду зачитывать, а вы говорите да или нет…