Вернувшись в дом и погалдев на кухне, жильцы успокоились и постепенно разбрелись по комнатам. И совершенно напрасно они успокоились. Очень скоро выяснилось, что последние события оказались намного страшнее, чем можно было предположить, и виною всему оказался — запах. Запах пожара и разора пополз по всем ближним кварталам, притягивая случайных прохожих, заставляя их делать крюка и заворачивать к обожженному дому.

Первые неприятности начались на другой же день, когда большинство жильцов неосмотрительно покинуло дом, отправившись в ЖЭК с коллективным заявлением о невозможности проживания в обгорелом строении, о скорейшем предоставлении всем отдельных квартир и т. п. Их успокоили, пообещали принять меры, но не ранее, чем через полгода, пока не достроится новый дом на окраине Москвы…

Но запах пожара, страшный, пробудивший атавистические инстинкты…

К их возвращению половина стены была уже зверски ободрана неизвестными злоумышленниками. А когда взбудораженные жильцы сунулись в кладовую, то долго молчали, глядя в земляную яму — пол бесследно пропал.

Долго сидели на кухне, натащив туда стульев из комнат, судили и рядили о происшедшем. Пили общий чай. Решено было дежурить по очереди, просить, чтобы установлен был возле дома милицейский пост, потребовать от ЖЭКа срочного ремонта… Один только Макс Ундер молча сидел в дальнем углу, не принимая никакого участия в обсуждении общей беды, и только когда все поднялись, чтобы разойтись по комнатам, тихо и страшно произнес:

— Не устоит дом.

— Что? Как? Что он сказал? — послышались голоса.

— Что сказал, то сказал. Ненавижу вас! — И Макс Ундер, ссутулившись, глядя в пол, вышел из притихшей кухни.

— Его работа! — пояснил Юра, когда шаги стихли. — Да еще чернокнижник, тот тоже мог… У него вещей нет, книги одни, что ему пожар… Рукописи не горят…

— Но предупреждать же надо! — возмутилась Стрепетова. — Мы бы тоже вещи к родственникам увезли. Сгореть же могли вещи.

— А дантистам-то каково! — мстительно сказал Юра. — Вот где добра-то народного, один рояль чего стоит!..

— Съехали твои дантисты! — перебила баба Вера. — Днем еще съехали, вон ее спроси, — кивнула она в сторону Подомаревой. — Те супостаты стены рушили, а эти свой живот спасали…

— Предатели! Их бы в военное время да у этой же стены! — бухнул Кузьма Захарьевич.

— Им что, дантистам этим, им квартиры на Чистых прудах обещаны, в самом центре, а нас всех в Матюги упрут, — напомнила баба Вера.

Что-то вдруг ударило в стену, послышался треск отдираемой вагонки, глухие воровские голоса.

— К бою! — приказал полковник и схватил с плиты сковородку. Быстро разобрали оружие и цепочкой, вслед за Кузьмой Захарьевичем Сухоруком двинулись наружу. В руках у Пашки почему-то оказался веник, но в уличной темноте гляделся он громадной неясной алебардой. Юра нес гантели.

На улице полковник знаками приказал войску разделиться. Основная сила двинулась вдоль стены, человек пять пошли в обход, возглавляемые Стрепетовой.

— В случае чего, орите что есть мочи, — напутствовал полковник.

— И ты, старая карга, иди с ними, — велел Степаныч Подомаревой. — В бою всякий клок дорог. А я тут с крыльца корректировать буду…

Что-то тяжко обрушилось в стане врагов, там глухо заматерились. Полковник кинулся вперед, за ним, натыкаясь и хоронясь в темноте друг за друга, двинулось все ополчение.

В сыром тумане светились далекие фонари, желтели окна соседнего кирпичного дома, дребезжал мирный трамвай, заворачивая за угол. Вся великая страна дремала у телевизоров…

Громадная, увеличенная туманом фигура полковника нырнула за угол и тотчас же раздался его трубный голос:

— Стоять! Ни с места! Руки за голову!

— У-гу-гу-гу-гу! — по-индейски хлопая себя ладошкой по губам взвыл за спиной у Родионова Юра. И заполошно где-то далеко за домом отозвались, завизжали женщины.

— Атас! — крикнул чужой воровской голос. — Менты сзади!

Глухой шум борьбы послышался оттуда, где кричал полковник. Пашка бросился в темень наугад и сразу же налетел на какой-то проворный двигающийся куль, упал на него сверху и, откинув в сторону веник, стал хватать руками. Куль взвизгнул и коротко цапнул Пашку зубами. Он неожиданности Пашка расслабил хватку, и куль, не переставая визжать, метнулся прочь, и тут же кто-то ударил Родионова по спине тяжелой гантелей, в глазах у него потемнело.

Родионов успел подивиться неожиданному эффекту — все вдруг стало видно ему как днем — посреди сражения высился полковник, вздымая к небу дымящуюся сковородку. Он увидел старуху Подомареву, бессильно запутавшуюся в кусте сирени и пляшущих вокруг куста женщин. Увидел позади себя пригнувшегося в позе гориллы Юру, и последнее, что он увидел — четыре сутулых фигуры, драпающих с поля боя. В ту же секунду он потерял сознание, но успела еще промелькнуть в его меркнущем мозгу удовлетворенная мысль: «Наше племя сильное! Много-много…»

Очнулся он на диване в своей комнате.

— Жив! — сообщил Кузьма Захарьевич. — Сто лет проживет. Молодец!

Все жильцы тесно толпились у стола, галдели радостно и возбужденно. Юра со стаканом красного вина подскочил к Пашке:

— За победу!

Родионов присел на диване, взял стакан. Голова немного кружилась, но на душе было спокойно.

— За победу! — повторил он, поднимая стакан.

Выпили все, даже старуха Подомарева из своей фарфоровой чашки. Полковник пил стоя, с локтя. Голова его была забинтована, лицо багрово пылало.

— Друзья мои! — прогремел он, утерев губы. — Соратники дорогие… — голос его пресекся, он сглотнул и продолжал душевно:

— Что же мы раньше-то?.. Собачились, клеветали друг на друга, враждовали, можно сказать… Но перед лицом опасности, в смертельный миг… Спасибо всем! Как старый солдат…

Голос его еще раз пресекся, он махнул рукой и отвернулся. Все деликатно отвели глаза.

— Прости меня, что я тебя каргой обзывал! — решительно подошел Степаныч к Подомаревой и низко поклонился.

— Виват! — крикнул Юра. — Пей до дна!

Баба Вера, загадочно улыбаясь, встала и вышла из комнаты. Все переглянулись. И тут же из-за двери широко и вольно заиграла гармонь, дверь распахнулась от удара ноги и баба Вера, словно на ступе влетела в комнату, растягивая меха. Все сорвались с мест, Юра раскинул руки и притопывая ногой, пошел кругом. Следом поплыла Стрепетова, размахивая платком. Полковник подхватил с кресла профессоршу, завертел ее вальсе. Молча и сурово плясал татарин Касым со своею Айшой. Топтался посреди комнаты чернокнижник и даже Макс Ундер, сидя в дальнем углу, топал ногами в пол. Уперев руки в бока, набычившись пошел на косых каблуках скорняк. Дробно вылетел и Родионов, зверски осклабившись… Словом, все, что находилось в комнате пришло в движение. Плясали долго, пока баба Вера не стала сбиваться.