– Можно подумать, что это тебя мы сегодня хороним! – вспылил Менелай. – Двенадцать лет только и слышно, как тебе не везет, а между тем ты жив и здоров, и тебя ни разу даже не ранили. Хватит болтовни, Идоменей!

Афинянин развел руками.

– Я не болтаю, я лишь рассуждаю... Не ранили? Ты прав, Менелай! И все вы, вернувшись, будете хвалиться своими великими подвигами и показывать следы боевых ран, а про меня скажут, что я – трус и хуже всех сражался…

– Ты же не собираешься возвращаться, ты намерен потонуть! – не выдержал и Одиссей, менее всего расположенный в этот день слушать сетования Идоменея. – Чтоб меня нимфы в лесу защекотали! Надо же уметь... Когда мы все плачем о самом среди нас достойном, ты снова плачешь о себе!

Идоменей продолжал бубнить что-то о своих неудачах, но базилевсы его больше не слушали. Они уже шли через густые ряды воинов, окружавших костер.

Люди стояли, потупившись, опустив головы. Тихие, глухие рыдания, рыдания сотен и сотен человек, сливались с рокотом моря. Этот единоголосый плач множества сильных, взрослых мужчин, переживших тяжелейшую войну и без числа утрат, был страшен. И страшен был вид высокого, как дом, костра, усыпанного прядями волос – черных, светлых, седых... Волос, в знак скорби обрезанных многими царями и воинами и принесенных в жертву погибшему герою.

Ахилл, в длинном золотистом хитоне из тончайшей ткани, которого он никогда не носил при жизни, в наброшенном на ноги драгоценном плаще, что подарил ему Гектор, лежал среди положенного поверх дров сухого светлого мха. Лежал, будто спящий, с таким спокойным и чистым лицом, что, глядя на него, трудно было думать о смерти. На его лице разгладились все морщинки и складки, и оно было теперь невероятно молодым. Восковая бледность среди блестящей черноты волос, величавая тонкость бровей, губы, сжатые неплотно, будто он собирался заговорить. Ахилл был прекрасен.

Базилевсы, предводители ахейцев, столпились отдельно, чуть ближе всей толпы. Впереди всех, опустившись на колени возле костра припал лбом к сухим поленьям Гектор. Вновь Одиссей подумал, что события повторяются... Троянский герой, который никак не мог видеть погребения Патрокла, прощался с Ахиллом точно так же, как менее полугода назад сам Ахилл со своим погибшим другом...

По троянскому обычаю, Гектор был в темно-синей одежде без украшений, что означало траур. Длинный, ниже колен, хитон, широкий плащ и вновь – никакого оружия.

Столпившиеся с другой стороны костра рабыни Ахилла подняли было вой и плач, возвысив голоса в отчаянных стенаниях, но Атрид Агамемнон прервал их.

– Не того заслужил он! – крикнул верховный базилевс – Не пристало провожать его, как обычного смертного, женскими воплями. Не было и не будет у нас такого героя, и нет здесь человека, который не был бы обязан ему. Сколько раз спасал он нас в бою, сколько раз за всех нас выигрывал сражения и побеждал! Нет достойного его прощального обряда, и мы не будем здесь слушать погребальных воплей. Он уйдет из своей краткой жизни в блеске и славе, как и жил. И нечего выть женщинам там, где плачут мужчины! Солнце восходит. Огня! Кто зажжет костер?

Старый жрец Хрис, пришедший по просьбе Агамемнона, да, верно, и по своему желанию, на погребение героя, уже развел огонь в жаровне и теперь зажег факел и протянул его старшему Атриду со словами:

– Зажечь должен тот, кто ему всех ближе. Кто самый близкий его друг?

Агамемнон глянул было на Одиссея, но тот покачал головой. Аякс Теламонид, стоявший в толпе, сгорбившись и тихо рыдая, только затряс головой, когда взгляд верховного базилевса упал на него. Тогда Агамемнон подошел к Гектору и тронул его плечо. Троянец обернулся.

– Подожги костер, – сказал Атрид глухо.

– Я? – Гектор вздрогнул. – Почему я?

– У нас такой обычай. И у вас тоже, не то Хрис его не знал бы. У Ахилла за всю жизнь было только два близких друга – Патрокл и ты. Патрокла нет. Возьми факел.

Встав с колен, Гектор принял факел из рук Атрида. Его глаза скользнули вверх и остановились на застывшем лице Ахилла.

– Прости меня, – прошептал он.

Пылающий конец факела коснулся сухих щепок, огонь побежал по ним, затрещал, быстро охватывая огромную груду дров. От костра полыхнуло страшным жаром, и толпа отступила. Только Гектор все еще стоял вплотную к огню. Он будто не чувствовал его смертельного дыхания. Концы его волос, также обрезанных в знак траура, стали обгорать и скручиваться, начал тлеть край плаща – он не замечал этого.

Одиссей взял Приамида за локоть и с трудом отвел назад.

– Сгоришь! – прошептал он. – Помни – мы еще не нашли убийцу!

Огонь поднимался выше и выше. Вот он уже почти коснулся вершины костра...

И тут в толпе послышались крики:

– Смотрите, смотрите!

– Что это?!

– Кто это?!!!

Почти сразу взгляды всей толпы обратились к морю. И то, что они увидели, заставило многих закричать от ужаса.

По взбудораженным волнам стремительно неслось несколько дельфинов. На них, сидя верхом, мчались к берегу женщины. Нагие, с развевающимися длинными волосами. Впереди всех летел огромный дельфин, и на его спине не сидела, а стояла женщина поразительной красоты. Сверху она была обнажена – лишь струи волос да тонкие нити жемчуга блистали на ее великолепной груди. Талию схватывал серебряный пояс, и от него ниспадали волны тончайшей ткани, прозрачной и легкой, как морская пена. Женщина стояла, вскинув руки, простирая их вперед и вверх.

– Фетида! Это она! – закричал кто-то на берегу.

– Великая Фетида! – взревел хор голосов.

Никогда еще предание о божественном рождении Ахилла не получало в глазах людей такого реального подтверждения. Великая богиня явилась из морских волн, чтобы увидеть в последний миг своего сына. Увидеть? Или...

Не понимая до конца, что происходит, люди попадали на колени.

Еще несколько мгновений, и дельфин вошел в линию прибоя, едва не выбросившись на берег. Но богиня соскочила с его спины. Она промчалсь по воде, пролетела по берегу, как показалось многим, не касаясь земли, и вот уже ее ноги, обутые в светлые сандалии, ступили на поленья костра. Огонь ее не коснулся, или не успел коснуться. Она взбежала на вершину костра, нагнулась, на глазах у замерших в ужасе людей подхватила на руки тело героя. В благоговейном страхе толпа ахнула.

– Он мой! – прогремел голос богини, низкий, как у мужчины, и властный, как у той, что не ведает запрета.

Она спустилась сквозь огонь, ступила в воду. И вот богиня вновь на спине дельфина, только теперь она села на него верхом, как и ее спутницы. Она крепко-крепко прижала к себе Ахилла и крикнула еще что-то... Дельфины развернулись, в лучах восходящего солнца сверкнули ударившие по волнам и пене хвосты, и невероятная кавалькада исчезла, будто растаяла в сверкании брызг. Дельфины умчались, унося своих сказочных всадниц.