– Упертый пацан, – с уважением пробасил Василий, кутая парнишку в свою огромную шубу. – Это по-нашему. Выбраться, может, и нельзя, но царапаться следует всегда, до последнего вдоха.

Евсей Оттович еще раз осмотрелся. Задумчиво потер подбородок. Пронаблюдал, как выбирается из подпола шофер.

– Что скажешь, господин старший маг-дознаватель Петров? – обратился он к магу. – Ведь, пожалуй, теперь есть основания объединять дела по «пятнашкам» и пропавшим детям.

– Скажу, что надо срочно искать Хромова, господин Корш, – нехотя отозвался маг, глянув с неудовольствием на меня, явно постороннюю. – Его бредни касательно тайной организации выходят до неприятного правдивыми. Как бы не заткнули рот умнику. Сударыня Береника, вы способны оценить нынешнюю угрозу для Семена Семеновича?

Я не сразу сообразила, что у Сёмки есть отчество и его уже называют так, по-взрослому и уважительно. Потом кивнула, прикрыла глаза. Понятия не имею, что я могу, – вот так было бы честнее всего ответить. Но нельзя, мои детские капризы, кажется, закончились. Может статься, речь идет о жизни Хромова.

– В целом темно, – предположила я. – Но не смертельно, как мне видится.

– Уже дело, – вздохнул шофер, оказавшийся весьма важным человеком. – Пошли смотреть, что можно сделать для девочки. Особой надежды нет, но и смерти я пока не ощущаю.

Я потащила Евсея Оттовича к выходу. Он, вот спасибо, не спорил и не мешал мне, покорно мирился с ролью охраняемого. Добравшись до «фаэтона», мы нырнули в теплый салон. Василий уже возился, склонившись над мальчишкой. Растирал ему руки, давал нюхать соль. Черные глаза пацаненка смотрели осмысленно. Я нагнулась и громко, чтобы точно услышал, спросила самое, как мне казалось, важное:

– Те, кто вас закрыл, не говорили девочке: «Твоя удача умерла»?

Мальчик кивнул. Закашлялся мучительно и хрипло, до слез. Но рядом уже шептал шофер, задействовав для лечения магию. Он наспех разогрел настой трав прямо во фляге, перестарался немножко. Обжигаясь и шипя, отвинтил пробку и вынудил пацана пить.

– Что делать с девочкой, не знаю, – с отчаянием признал он. – Не отзывается ни на что.

– Зато я знаю, – предположила я. Обернулась к мальчику: – Тебя как зовут?

– Ромка, – прохрипел тот.

– Девочку хорошо знаешь?

– Второй день, а только…

– Если я права и с ней делали то же, что… гм… с другими… – Я виновато вздохнула. Не хочется вот так сразу признаваться, что со мной самой! – То есть способ ее спасти. Ты был рядом и старался выжить за вас двоих. Так?

Он согласно кивнул. Еще бы! В ледяной темноте заколоченного наглухо подпола ковырял гвоздем гнилой участок доски, нащупанный обмороженными пальцами. Ковырял вопреки боли и отчаянию: кожа у него на ладони сорвана до мяса. И гвоздь тупой, и доска толстая… Наш человек, прав Василий. Из болота – за волосы. Вот как это называется.

– Она себя не помнит, так маги устроили, злые маги. Дай ей имя и скажи, что все хорошо, вы спаслись. Попробуй. Тебе она поверит, не сомневайся. Вас точно спасли, это вот сам начальник тайной полиции. Он тут, потому что надо всех злых магов изловить.

– Не маленький, – шмыгнул носом Ромка. Было видно, что он отогрелся, магия нашего шофера и его же настойка работают. – Сам вижу, что за люди. Опять в приют отправят… Ладно, мне-то что.

Он поплотнее укутался в мех, повозился, усаживаясь. Рядом положили девочку, по-прежнему бледную до синевы. Пацан сморщил нос, пошевелил губами. Глянул в оконце, потом на нас поочередно. Выбор имени оказался делом непростым. Он явно подходил к этому занятию ответственно. Наконец решился и кивнул. Нагнувшись, осторожно погладил щеку девочки своей ладонью, наспех перевязанной платком.

– Раз выжили, значит, теперь она и есть Надежда. Вот так я думаю. – Ромка помолчал, толкнул девочку в плечо, снова погладил по щеке: – Надежда. Надя то есть. Давай, очухиваться пора. Извела ты меня нытьем, а без него еще жутче. Надя! Надька!

Шофер шептал и водил руками, я вцепилась в ледяную ладошку и тянула всей душой и удачей, старалась, словно болото было настоящее, а не только в моем воображении. Василий сопел носом и вздыхал, ужасаясь тому, что он, могучий, не может помочь. Евсей Оттович вспорол голенища, снял с девочки тонкие, не по сезону, сапожки, стал растирать ноги, кутая их своей шубой. Полицейские приволокли грелку, наспех сделанную из бутылки. Ромка уже кричал в голос, хрипел и кашлял, шмыгал носом все чаще… А потом мы сразу стихли и замерли. Это было так невероятно хорошо: девочка открыла глаза. Мы в общем-то уже и не надеялись, мы просто не желали поверить в худшее, очевидное. И вот жива она, наша Надежда. Синяя, холодная, тощая, перепуганная, слабенькая, едва способная пару раз судорожно вдохнуть, разлепить веки, блеснув на миг щелью белков, чтобы снова погрузиться в небытие. Но теперь-то мы ее не отпустим!

Ромка рассмеялся, слабенько, но очень по-свойски стукнул меня кулаком в бок. Счастливо шмыгнул носом еще раз – и затих, потерял сознание. Василий плотнее укутал детей в тулуп, устроил на свободном заднем сплошном диване, стал обстоятельно укладывать в ноги новые грелки, переданные полицейскими.

Я сидела и ощущала, как согревается душа. Как окончательно покидает ее холод, донимавший с того самого момента, как я услышала крик. Нет смысла сомневаться, их гибель что-то меняла в мире для меня. Отнимала частицу души, обескровливала и сжигала мою жизнь и мой дар. Поганила окружающий лес, даже влияла на течение силы по рельсам. Угроза миновала. И покой возвращался очень быстро. Исчезали островки тьмы в оврагах, не ощущалась более мрачность на поляне. Даже облака сбились вбок, к древесным кронам, очищая небо и давая место нескольким звездочкам. Я вспомнила про Хромова, жизнь которого, возможно, под угрозой, он один и далеко. От души пожелала ему удачи. Рельсы близко, ночь светла, снег таинственно искрится, звездочки празднично мигают, радость греет. Могу изливать свет, не прилагая усилий.

Скрип снега мы разобрали все – практически одновременно. От опушки приближался отец, тащил на плече нечто большое и темное. Следом двигался, настороженно озираясь, его спутник. Подошли, встали в свете фар. Папа брезгливо стряхнул с плеча тело. Я как-то сразу сообразила: именно тело. И точно – того самого пассажира чужой машины. Жалеть его не было ни сил, ни настроения.

Карл фон Гесс прошел к двери, нырнул в салон, предоставив полицейским осмотр тела и иные заботы, предписанные их службой. Его спутник тоже устроился в тепле, сразу нашел взглядом детей и переместился к ним, надеясь помочь в лечении.

– Новое правило надо ввести, – виновато поморщился отец, не глядя на Евсея Оттовича. – Всякому дознавателю по этим делам выдавать блокираторы магии. Мы его взяли живым, но при первой же попытке заговорить он умер. Разрыв сердца, это не лечится. Практически как случай с джинном: защита от утечки сведений.

– Смотреть детей будешь? – уточнил Евсей Оттович.

– Твой Петров не такой уж плохой врач, – покачал головой отец. – Сейчас им нужен отдых. Утром передам их на попечение Ленке. Она, знаешь ли, выхаживает лучше всякого мага, в ней тепла много. Что могу сказать… Их то ли ждала, то ли страховала моторная дрезина. Еще добавлю. Было две волны. Ренка, как я понимаю, по машине врезала, а вот на дрезине запасная «пятнашка» сработала по невезению, присланному из дворца. Так что искать нам здесь больше нечего и некого.