— Капеллан, довольно! — вскричала она. — Мое сердце рвется на части! Скажу единственное: какие бы остатки любви ни теплились в моем сердце к этому жуткому изменнику, эти чувства не идут ни в какое сравнение с моими принципами и добродетелями. Разве вы глухи? Разве вы слепы? Как вы могли, столько времени зная меня — о, как давно вы меня знаете! — как вы могли ничего не ведать о том благородном сердце, что бьется в моей груди? Разве вы способны представить, что порыв родственных чувств способен хоть на миг отвлечь меня от привычки следовать чувству долга? О лицемер! Да как вы смеете стоять в присутствии добродетельной дамы? Нет ничего, чего бы я ни сделала ради короля и бога Агониса! О сомневающийся человек, падите на колени предо мной и молите меня о прощении!

Эй Фиваль повиновался. Он, с трудом скрывая смех, опустился на колени. А Умбекке показалось, что он рыдает…

Впоследствии капеллан, усмехаясь, думал потом, что эта речь была лучшим номером в исполнении Умбекки. О, она прогрессировала, безусловно прогрессировала. Монолог — слово в слово был взят из романа «О делах военных и любовных».

Когда Умбекка удалилась, кресло, повернутое к столу спинкой, развернулось. Командору понравились не все моменты беседы. Однако он понимал, что они были необходимы. Даму нужно было расшевелить, это понятно. Он поднял маску. Глаза его были мокры от слезы.

— Эффектная сцена. Что скажете, капеллан?

Капеллан поправил перчатки.

— Мы не можем наверняка судить о том, что она знает, где скрывается мятежник, командор. Но если она пока этого не знает, думаю, очень скоро это станет ей известно. — По стеклянной крыше барабанил и барабанил дождь. — Ну а когда это станет ей известно — она поделится с нами этими сведениями.

Старик улыбнулся. Улыбка вышла сострадательной. Подумать только — командор, оказывается, был человеком чувствительным!

— Хотелось бы сказать, что вы изумили меня, капеллан. Но, увы, не удивили.

— Командор?

— Она всеми силами корчит из себя добродетельную даму. А чего, собственно, еще от нее ожидать? Нам-то известно, кто она на самом деле?

Командор довольно вздохнул и устремил взгляд на стопку книг на письменном столе.

Корешки с золотым тиснением поблескивали в лучах лампы.

У Элы в комнате в беспорядке валялось несколько старых потрепанных книг. Эла давно в них не заглядывала, да и Умбекка тоже. Вечером, снимая перед зеркалом украшения, Умбекка случайно бросила взгляд на небольшую полку. Она обернулась и, подойдя к полке, с отвращением принялась перебирать книги. Книжки оказались в ужасном состоянии и не шли ни в какое сравнение с шикарным «Агондонским изданием» командора, способным украсить жилище уважающих себя аристократов.

Умбекка отыскала среди книг «Красавицу долин», открыла томик и поморщилась — взметнулось облачко пыли. Пыль могла запачкать её нижнюю юбку! Мать Умбекки всегда говорила, что о качестве работы прислуги надо судить по тому, чисто ли в углах.

Судя по чистоте в этом углу, Нирри вообще не работала. Умбекка открыла книгу…

Да! Конечно.

«КРАСАВИЦА».

Вот и все, что было на титульном листе.

Какие тут могли быть сомнения? Никаких.

Умбекка сжимала в пальцах страницу, где недоставало половины. Испуганно, затравленно обернувшись, она взглянула на едва заметную фигурку на кровати. Эла медленно, ровно дышала. Сердце Умбекки бешено колотилось.

Она гадала.

Гадала.

И тут её посетила совершенно новая мысль. В записке было сказано: «Я люблю тебя, Тор». А что Умбекка сказала капеллану? Она сказала, что порядочная женщина никогда не написала бы такой записки. Затем капеллан высказал предположение, что, вероятно, записку написала служанка.

Нет. Не служанка.

В душу Умбекки закрались страшные подозрения. Она не закричала, не бросилась к спящей Эле. Нет. Она тихо, покорно ушла в свою комнатушку. Повалилась на кровать, не сняв нижних юбок, и долго беззвучно рыдала.

Как же она была глупа!

Как же непроходимо она была глупа!

Сезон Терона уже отгорел, когда Джем встретился с Полтиссом Вильдропом в третий раз. Вот-вот должна была решиться судьба Джема.

В тот день небо над деревней затянули мрачные серые тучи, собирался дождь. Джем пришел к плетню, но Каты там не оказалось. За время встреч с возлюбленной Джем успел ко многому привыкнуть. Не то чтобы его страсть утихла — нет, но к ней примешалось ощущение неизбежности. Он свыкся с тем, что иногда Ката не приходила. Джем не спрашивал почему. Он только печалился, но печаль его была туманна и спокойна. Но сегодня, стоя у плетня и глядя в серое небо, неумолимо предвещавшее скорый приход сезона Агониса, Джем ощутил острую тоску. Он и без того уже ощущал тяжелые предчувствия, понимал, что жизнь не может продолжаться по-прежнему, но теперь многое словно открылось ему в обнаженной жестокости. Когда на землю толстым слоем ляжет снег, когда он будет непрестанно сыпаться с неба, как он сумеет приходить сюда каждый день? Прежде ему казалось, что для него начинается жизнь, полная счастья и радости, а теперь он видел, что от многого будет вынужден отказаться.

Джем проклинал свою беспомощность. Как он нуждался в прикосновении руки Каты! Она лишала его не только любви. Она лишала его жизни.

Джем вернулся на кладбище. Сейчас, под вечер, здесь было пусто и уныло. Джему было так тоскливо! Он мечтал побегать по Диколесью, а вместо этого оказался здесь. Джем брел мимо могил неподалеку от того уголка, где когда-то выпивали офицеры.

Свидетельства их пьяного дебоша до сих пор сохранились: осколок бутылочного стекла поблескивал между хитросплетениями корней тиса. На земле валялся промокший лист бумаги с текстом застольной песни, а рядом с ним — зеленая женская подвязка, символ мужской победы.

Надгробный камень покорно лежал в тени тиса. Плита со сглаженными временем краями, поросшая мхом, оказалась валуном среди травы и кустов. Надпись на плите прочитать можно было только с большим трудом. Жухлая, скользкая трава, желтые споры мха прятали ровные буквы эпитафии, но Джем даже по слабым очертаниям мог прочесть слова, посвященные памяти женщины по имени Катаэйн. Не сразу юноша догадался, что это древнее имя Эпохи Расцвета могла бы носить и Ката — да, наверное, то было её полное имя.

Джем неуклюже опустился на землю. Положил рядом костыли, сел на край плиты. Посмотрел себе под ноги. И тут он заметил в густой траве у плиты игральную карту, намокшую и покоробившуюся — видимо, кто-то выронил её из колоды. Джем поднял карту. Картинка изображала темного бога, Короса. Черный, страшный, излучающий ощущение смерти, темный бог, казалось, на миг заглянул Джему в глаза. Юноша содрогнулся и выронил карту.

Запахнув плотнее плащ, он вытянулся на плите. Лег на спину, устремил взгляд на небо, затянутое сетью ветвей вяза. Заморосил дождь. Джем закрыл глаза. Вначале он видел только мрак, но затем из недр мира, существующего внутри его мозга, возник черно-лиловый лик с игральной карты, ставший таким огромным, словно темный бог склонился над Джемом и смотрел с потемневших, набухших дождем небес.