Она закричала.

— Заткнись, сучка!

Женщина ударила своего мучителя.

Он согнулся пополам, выронил фонарь. Фонарь покатился по траве, озаряя тьму безумными всполохами.

— Ах ты, вонючая маленькая шлюха!

Женщина вырвалась и убежала бы с кладбища, но не могла.

Ей было некуда бежать.

Мужчина угрожающе навис над женщиной. Его зловещую фигуру подсвечивал снизу валявшийся на земле фонарь. Шерстяная шапка слетела с головы мужчины, но Джему не было нужды видеть ярко-рыжие кудри негодяя. Он уже догадался по голосу, кто это.

— Пошли, Долли. Я заплатил за тебя!

— Нет! Этого я тебе не позволю!

— Нет? Вот тут, Долли, сильно ошибаешься. Я могу поиметь все, что пожелаю, и так, как захочу. Я думал, ты все поняла, Долли.

— Пусти меня! Прошу тебя! Уходи!

Она заслонилась руками. Прихрамывая, попятилась к тису, к могильной плите, где лежал Джем.

— О Долли! — причмокнул Полти, наклонился, плюнул на ладонь и поднял руку с вытянутым указательным пальцем. Покачал пальцем и прошипел угрожающе: — Если ты не возьмешь меня, придется мне взять тебя.

Потрясенный, возмущенный, Джем скатился с могильной плиты и упал в траву. Он выглянул из-за камня. Подол красного платья приближался к нему. Женщина была обута в кожаные туфельки в тон платья.

Руки Джема сжали костыли.

Все произошло неожиданно. Так просто… Каблук угодил на камень, и…

— Ой, моя нога!

— Вонючая сучка! Грязная, мерзкая ваганская шлюха!

Полти бросился на нее, навалился. Она царапалась, кусалась.

Он лупил её по щекам, рвал на ней платье. Одержимый злобой, он швырнул её на могильную плиту, ухватил за лодыжку, резко крутанул. Она дико закричала.

— Сучка такая, все равно будешь моей!

Он стащил штаны.

Фонарь угасал. Несколько отчаянных вспышек, а потом — темнота. Последние вспышки света выхватили из мрака фигуру Джема. Он встал на колени с другой стороны надгробия. Потом стал виден Полти, нависший над девушкой. А потом над головой Полти взметнулись тяжелые костыли.

И опустились.

И поднялись.

И снова опустились.

Мрак. Обмякшее тело сползло с плиты и покатилось по траве.

Джем бросился вперед:

— Ката?

Он все понял, без сомнения. Пусть не сразу, но понял.

— О Ката, что ты наделала!

— Нет, Джем. Что ты наделал?

Юноша молчал. Порывы ветра швыряли в стороны ветви тиса, зловещие тучи закрыли лик луны.

— Ты убил его, Джем.

Сочный жареный поросенок оказался всего лишь прелюдией, лишь намеком на те блюда, которые последовали затем.

За поросенком подали угрей в желе.

Потом — жареных куропаток.

Потом — оленину в соусе из красного вина.

Потом фазанов.

Потом — жареных гусей, уток, лебедя.

Потом — сочный бычий бок с кровью.

Такого пиршества Умбекка себе даже не представляла в самых дерзких мечтах. К каждому блюду подавали лучшие варльские, орандийские и лексионские вина, горячие пресные булочки. А как трудились гвардейцы, с какой элегантностью, с каким изяществом!

Как утонченно!

На десерт был подан огромный яблочный пирог с хрустящей золотистой корочкой, высокий дымящийся сливовый пудинг, озаренный пламенем горящего бренди, стоящий на блюде посреди экзотических консервированных фруктов из зензанских лесов. А еще — ослепительно белые горы взбитых сливок. А еще — кувшины с заксосским кофе и превосходные тиралосские ликеры. Лучшие варбийские и голлухские сыры — на тот случай, если кто не наелся.

Только тогда, когда Умбекка, наевшись до отвала, откинулась на спинку стула, прихлебывая очередную чашку заксосского кофе и пережевывая шоколад с мятным привкусом, она, наконец, сумела по достоинству оценить сервировку стола. На белой скатерти были расставлены золоченые канделябры, посередине стоял в вазе чудесный букет цветов, а одна роза — вернее, бутон лежал на столе, как бы предлагая себя гостье. Бутон алой розы. Умбекка долго не отводила глаз от великолепного цветка, потом наконец подняла глаза и заметила, что вокруг стола стоят зеркала, удваивавшие, умножавшие до бесконечности отражения свечей, цветов и лиц её друзей.

— О, прелестно, — улыбнулся капеллан.

А гвардейцы уже вносили что-то еще. Но на этот раз — не очередное блюло, и не цветы, и не новое зеркало. Они внесли странную деревянную фигуру с плоским лицом. То был портновский манекен ростом с Умбекку. На манекене красовалось белое платье (шедевр швейного искусства из кружев, газа и ленточек. Такой красоты Умбекка никогда прежде не видела).

Понимание пришло к ней медленно, да и то она не сразу поверила, что это правда.

— О капеллан… — промямлила Умбекка.

Однако не капеллан, а командор поднялся со стула, опустился перед ней на колени и взял её за руки.

— Сударыня, милая сударыня! Неужели? Вы удивлены? Ох уж эти мне скромницы! Неужели вы сомневались в том, что я полюбил вас с первого взгляда? Но как же я мог не полюбить вас, когда вы — не вздумайте отпираться! — когда вы и есть «мисс Р»?

Командор поднялся с колен, заключил Умбекку в объятия, а Умбекка молчала и только обезумевшим взглядом смотрела на отражение капеллана в одном из зеркал.

А капеллан загадочно улыбался.

Ката сбросила опротивевшие ей туфли:

— Нога! Как болит!

Лодыжка распухла.

Но Джем только растерянно смотрел на возлюбленную.

— Зачем, Ката? — прошептал он сдавленно.

Она понимала, о чем он спрашивает. Не поднимая глаз и потирая распухшую лодыжку, Ката ответила:

— Все из-за этих треклятых поборов. Они собирались забрать папу! У меня не было золота, кроме арлекинской монетки. Должна же я была что-то сделать, Джем!

— О Ката! — Джем сжал пальцы в кулак и больно ударил себя по лбу. Его переполняли чувства, которым он сам затруднился бы дать название: ревность, зависть, изумление. Чувства набегали волнами и отступали, наконец сменившись чудовищной жалостью. Как же он мог не догадываться? Но как он мог догадаться?

— Я не могла рассказать тебе об этом, Джем. — Ткнув пальцем в сторону валявшегося в траве тела Полти, Ката добавила: — Тогда, в тот день, в Круге Познания, он узнал меня. Я говорила ему, что это была не я, но он все понял. И сказал, что я должна отвести его туда. — Девушка поежилась и залилась слезами. — Он бы там все уничтожил. А теперь… теперь мы все уничтожили.