— Я же понял, что ты бросил ездить на Огнедышащем, чтобы они его не убили. Ты и меня предупредил. Сначала я подумал, что ты стал таким же, как они, что они сделали тебя злым, но они пока не успели. Если уж ты отказался от Огнедышащего, чтобы спасти его… Ты не должен становиться таким, как они хотят.

Я ударил его так сильно, что он полетел на солому, а с разбитых губ потекла кровь.

— Ты тупой, невежественный наглец! Если не будешь следить за тем, что говоришь, я тебе язык отрежу! — Я схватил его за грязную рубаху и встряхнул. — Ты ничего не понимаешь! Я был злым с самого рождения. Если бы мой отец узнал, кто я, он перерезал бы мне горло, а если бы моя мать узнала об этом, она бы сделала так, чтобы меня сожгли, а сама бы в это время пила вино. Я убивал людей, я порол их, пока они не начинали молить о пощаде, я бросал людей в пустыне, так что они чернели и начинали клянчить воду. Одного раба убили только для того, чтобы залечить мои синяки. Я — друг лордов Зев'На и собираюсь, стать одним из них, потому что для этого я и рожден. И выдумки невежественного холуя не могут ничего изменить.

Я чувствовал лордов — взволнованных, любопытствующих… но не подпустил их к себе.

— Оставьте меня одного!

Я долго бродил, прежде чем вернуться к себе домой.

Прошло много недель, пока я снова не увидел лейранского мальчишку — вернее, я видел его почти каждый день, но в людных местах, где я мог притвориться, что его не существует. Я не хотел думать о нем или об Огнедышащем. Нелегко было хранить вещи в тайне от лордов. И обычно я хотел того, чему они меня учили.

С каждым днем я тренировался все усерднее. Я сказал Дарзиду, что мне нужен новый учитель рукопашного боя, что я выучился всему, чему меня мог научить нынешний, и что все его преимущество передо мной исчерпывается тройным превосходством в весе. Новый наставник обучал меня сражаться ножами, топорами и прочим меньшим оружием. Я получил более сильных противников по тренировочным боям и ранил нескольких из них так, что, вероятнее всего, они умерли. Но я заметил, что, если они бывали достаточно хороши, зид посылал за лекарем, чтобы тот перевязал их. Лучшие из них очень ценились. Я хотел стать воином, самым могучим из всех, что были когда-либо. Тогда и посмотрим, как навести в мире порядок.

Бродя однажды утром по конюшне, я заметил воина-зида, который шел в одно из стойл с кнутом в руке.

— Возможно, пара ударов улучшит твой слух, — заметил он. — Или, по крайней мере, мое расположение духа.

Он наносил один удар за другим. Конюх скорчился в углу, прикрывая лицо руками, но я узнал эти рваные штаны и грязные босые ноги. Он был весь покрыт кровоточащими рубцами.

— Что он натворил?

— Молодой господин! — Воин поклонился. — Этот наглый дурак не обратил внимания на приказ стереть навоз с моих сапог. Он сделал вид, будто не понимает, что такое сапоги.

— Может, он и впрямь не понимает. Думаю, он их отродясь не носил, к тому же я уже замечал, что он совершенно туп, — заметил я. — И двух слов связать не может.

— Я собираюсь его вздернуть и спустить с него шкуру, заодно и руку потренирую. Больше ведь он ни на что не годен.

— Думаю, он мог бы послужить и кое-чему еще, более подходящему к его роду занятий, — сказал я. — Тут есть конь Зиггет — злобная тварь. Взгляни на стены его стойла и поймешь сам. Боюсь, он так скоро повредит себе ноги. Может, ему нужно что-нибудь помягче, чтобы пинать. Привяжи этого мальчишку на ночь в стойле Зиггета. Или у него прояснится в голове, или он ее лишится, и нам не придется об этом больше беспокоиться.

Я наблюдал, как солдат отвел лейранца в стойло к Огнедышащему и привязал к стене. Мальчишка шатался от побоев, из ран сочилась кровь. Конь фыркнул и тряхнул головой.

— Я утром приду соскрести со стен ошметки, молодой господин.

— Я, может, и сам зайду посмотреть. Убедиться, не случилось ли с моим конем несварения желудка.

Воин закрыл за нами ворота, и мы со смехом разошлись. Вы нашли любопытный способ развлечься, мой юный друг, — прошептал Зиддари у меня в голове.

— Воинам нравятся такие шутки, но мне они не слишком-то по вкусу. — Мне пришлось так ответить: лорды так легко читали в моей душе, что солгать им было трудно.

Может, развлечемся и другими занятными способами этой ночью? — спросила Нотоль, когда я зашел за своей лошадью.

— Нет. Никаких ночных уроков. Я буду кататься допоздна, а потом собираюсь спать. Вы сегодня уже получили с меня все, что собирались.

Как пожелаете. В таком случае, до завтра.

Два часа я отрабатывал трудные маневры — упражнение нудное и утомительное. На закате я сказал наставнику, что собираюсь проехаться по пустыне, чтобы остыть. Так я и поступил, принуждая себя терпеть и не возвращаться, пока все конюхи не отправятся спать. С ним все будет в порядке. Если он очнется, он легко успокоит Огнедышащего. Если очнется…

Вернувшись в конюшню, я услышал страшный шум из стойла Огнедышащего. Я завел коня в пустое стойло, сдернул с крюка лампу и распахнул ворота. Огнедышащий проделал тщательную работу по разрушению стен собственного стойла. Но хотя голова у него поникла, а глаза заплыли, мальчишка-лейранец продолжал бормотать:

— Еще раз. Еще немного, и он принесет тебе овса, когда придет. Овса для Огнедышащего. Еще один хороший удар. Молодец. Ты станешь еще сильнее. Не подведи его.

Ни разу копыта коня не коснулись мальчика.

— Развлекаешься?

Он слегка приподнял голову.

— На все сто.

Он наполовину осушил мой бурдюк с водой. Тогда я развязал веревки, которые удерживали его у дальней стенки, и помог лечь на солому, торопливо осмотрев кровавые полосы на руках и ногах.

— Я не собираюсь возиться с твоими царапинами. Ни одна из них не выглядит серьезной.

— Только неприятно, когда они трескаются. — Он потянулся и застонал.

— Почему ты не повиновался воину? Вот уж глупость так глупость. Ты что, умер бы, если б протер парню сапоги? Ты ведь и не такое делал. Ты же любишь конский навоз.

Он ухмыльнулся, что с его лицом, багровым и распухшим, выглядело совершенно ужасно.

— Проклятье. Так речь шла о сапогах? Я-то не мог понять. Думал, он велит стереть дерьмо с его двери.

— Ты что, не знаешь слова «сапога»? Хочешь сказать, я был прав?

— Это что, камешек в еде или что?

Я так давно не смеялся, что почти забыл, как это делается, но мы оба хохотали, пока он не свернулся на боку, держась руками за живот.

— Ох, проклятье, остановись, — попросил он. — Наори на меня или еще что. Смеяться слишком больно.

— Эй, ну-ка. Я должен был подумать. Показывай, где болит больше всего.

Он указал на болезненный, распухший ушиб слева под ребрами, и я обвел его пальцем, чтобы он онемел. То же самое я сделал еще в паре мест, выглядевших особенно нехорошо.