Все утро учитель продолжал в том же духе, изобретая оскорбления, насмешки и унижения. Герик делал то, что ему говорили, повторял движения по сотне раз, не жалуясь, не споря и не переставая держаться надменно.

Каменные стены коридора превратились в пылающую печь, едва лишь солнце поднялось повыше. На фехтовальной площадке без единого клочка тени было еще хуже, но тренировка продолжалась. В середине утра Герик облачился в кожаные тренировочные доспехи, и для поединка с ним привели раба. Наставник придирался к каждому движению ученика. Каждый раз, желая приостановить поединок, зид бил кнутом раба, гибкого, проворного юношу лет восемнадцати или около того.

— Если у вас есть причина убить его — сделайте это и приведите нового, — процедил Герик, пока раб задыхался в пыли уже от третьего удара.

— Я что, должен проводить тренировку, как в яслях? — прорычал зид. — Ребяческой чувствительности не место на настоящей войне. Не слабость ли вашей крови говорит в вас?

Герик подошел к бочонку и напился из медного ковшика. Потом вернулся к глумливо усмехающемуся зиду, который стоял, прислонившись к стене. Почти неуловимым движением Герик прижал нож к ребрам учителя.

— Вы будете вести тренировку так, как сочтете нужным, но если еще хоть раз посмеете говорить со мной таким тоном, я выпущу вам кишки и оставлю привязанным прямо здесь, пока ваша кожа не растрескается как несмазанный башмак. Я уже поступал так с теми, кто мне перечил. Учтите.

Герик спрятал нож так же быстро, как и обнажил, вернулся к рабу, который ждал посреди площадки, и, встав в стойку, поднял меч. Его лицо опять было невозмутимым. Ни малейшего следа происшедшего.

Зид больше не бил раба. Когда он хотел прервать поединок, он просовывал между мальчиками деревянный шест. Можно было подумать, что ярость ученика смирила его, если не видеть его ухмылки, вспыхивавшей, когда Герик поворачивался спиной.

Я чуть ли не до дыр протерла каменный пол возле широкого выхода на фехтовальную площадку. Когда я передвинулась дальше по коридору, мне уже не было ничего видно, но лязг оружия и команды наставника слышались в течение всего утра. Было трудно найти что-то общее между этим подростком с ледяными глазами и мальчиком, которого я повстречала в Комигоре. Один лишь короткий взгляд открыл мне многое, чего я не хотела бы знать. Не обязательно было слышать меняющийся тембр его голоса, чтобы понять, что в нем не осталось ничего от ребенка.

Почти каждое утро Герик тренировался на фехтовальной площадке. Если мне не нужно было убираться поблизости, где я могла наблюдать за ним, я обязательно проходила мимо, чтобы хотя бы взглянуть на него. Я и понятия не имела, как подобраться к нему. Все полуночные мечты о том, как я предстану перед запуганным ребенком, жаждущим спасения из злодейского плена, потерпели крах в то самое первое утро. И в следующие дни ничто не воскресило мои рухнувшие надежды.

Как-то раз, далеко за полдень, по крепости хлестнул резкий порыв ветра, ревущая удушливая буря красного песка, способного освежевать человека или зверя. Герик был в конюшенном дворе, когда обезумевшая от песчаного вихря лошадь сорвалась с привязи. Молодой раб дернул Герика в сторону и прижимал к земле, в то время как животное вставало на дыбы и лягалось, пока, наконец, не вырвалось со двора. Раб спас Герика от неизбежного ранения, но тот, едва поднявшись, сбил юношу наземь и жестоко избил ногами.

— Только коснись меня еще раз, и я тебе руки отрежу! — пригрозил он съежившемуся рабу.

В другой раз всю челядь созвали во двор лордов. Мы собрались престраннейшей толпой — крепостные, рабы, зиды, — чтобы стать свидетелями наказания воина, одного из охранников, которого Герик застал спящим на посту. Зида привязали к железной раме. Герик ударил его дважды, а потом передал кнут крепко сложенному зиду. Равнодушно и высокомерно Герик наблюдал, как виновному нанесли еще десять ударов и как его израненным и окровавленным унесли прочь.

Мои товарки выбранили меня за то, что я плачу.

— Охранник заслужил наказание, — сказала Диа. — А если бы кто-нибудь пришел навредить молодому господину? У их милостей тоже есть свои обязанности, прямо как у нас.

Я не стала говорить ей, что оплакивала я вовсе не зида.

Я очень скоро перестала бояться, что Герик меня узнает. Он не обращал внимания на слуг: ни на крепостных, ни на рабов. Два раба всегда держались поблизости, но я никогда не видела, чтобы он взглядом или словом отметил их существование. Словно это ветер набрасывал ему на плечи плащ, когда он уходил по вечерам, а чашка, оказывавшаяся в его руке после тренировок по фехтованию, покоилась на сгустившемся воздухе. Несколько раз он едва не наступил мне на руку, проходя мимо, а однажды, сворачивая за угол, я едва не столкнулась с ним. Я была потрясена тем, что его лицо теперь почти вровень с моим, но его взгляд не отклонился от направления, в котором он шел, и он не ответил на промямленные мной извинения. Я боялась, что могла опоздать спасти его.

Потом настало утро, когда я прошла мимо фехтовальной площадки, но не увидела там Герика, только его взбешенного учителя.

— Ты, женщина! Да, именно ты, тупица! — сердито крикнул он мне. — Пойди в покои молодого господина и выясни, почему он заставляет меня ждать его. И поторопись, иначе я тебя выпорю!

Когда я поднялась до верха лестницы, раб сообщил мне, что молодой господин повредил колено и не пойдет сегодня на занятия. Я передала это наставнику, и тот позвал лекаря. Из темного угла покоев Герика я видела, как зид совершил отвратительно извращенный обряд исцеления дар'нети. Воздух помутнел и потяжелел, отягощенный грязными чарами.

Герик вышвырнул Мелладора из своих покоев, заставив его самого унести труп раба, вместо того чтобы ждать, пока его уберут другие. Когда мальчик остался один, он начал разговаривать — я подумала, что сам с собой. Но гнетущая атмосфера напомнила мне о дворце лордов и об украшении в его ухе, горячо и ярко сверкавшем в сумерках. Он беседовал с лордами.

Через какой-то миг он вздрогнул и оглядел комнату, словно только что откуда-то вернулся. Я не шелохнулась, но он заметил меня, удивившись не больше, чем удобному креслу или столу.

— Скажи моим рабам, что они нужны мне в ванной.

Я преклонила колено, но прежде, чем спускаться по лестнице, оглянулась и увидела сына, одиноко стоящего посреди своих роскошных покоев. Он крепко обхватил себя руками, отчаянно дрожа, словно он оказался среди снегов Сер Диса, а не в сердце пылающей пустыни. Мое сердце сжалось. Они еще не заполучили его.

Мое существование в Зев'На мало отличалось от жизни в лагере. Сам загон был совершенно таким же, хотя только пять клеток в нем были заняты. Правила были такие же. Еда — такая же. Вонь… отвратительная лохань для мытья… склад и каморка для лекаря с каменными кольцами в стенах… пылающий горн солнца, иссушающий тело и душу… горькие ночи… бесконечные поединки, кровь и смерть… ошейник — да, и он тоже не изменился.