– Мы не держим их в пакле! – ответил я. – Это народная поговорка говорит о том, в какую передрягу попадает бедняга цыпленок, если ему вздумается забраться в паклю.

– У нас в Баварии, – сказал генерал фон Шоберт, – цыплят разводят в опилках или в соломенной сечке!

– Но у нас в Италии цыплят тоже выращивают в опилках или в соломе!

– Тогда почему вы говорите о пакле? – спросил генерал фон Шоберт и наморщил лоб.

– Да это всего-навсего поговорка, так говорят! – ответил я.

– Хм, странно… – сказал генерал.

– У нас в Восточной Пруссии цыплят разводят в песке, это очень рационально и недорого, – сказал полковник Генерального штаба Старк.

– И у нас в Италии в местах с песчаной почвой тоже держат цыплят в песке! – ответил я.

Я начинал потеть и тихо попросил переводчика, ради Бога, помочь мне выпутаться из этой истории. Шиллер улыбался и смотрел на меня искоса, как бы желая сказать: «Сам влип в историю, а мне тебя выпутывать!»

– Если это так, – сказал генерал фон Шоберт, – я не понимаю, при чем здесь пакля. Понятно, что это пословица, но в каждой пословице всегда есть доля правды. И, несмотря на ваши утверждения об обратном, это значит, что в Италии кое-где цыплят таки выращивают в пакле, а это метод нерациональный и жестокий.

Он буравил меня суровым взглядом, в котором начинал гореть мерцающий огонек недоверия и презрения. Я хотел ответить ему: «Да, господин генерал, я не осмеливался сказать, но истина в том, что цыплят в Италии выращивают в пакле, и не в некоторых районах, а везде: в Пьемонте, в Ломбардии, в Тоскане, в Умбрии, в Калабрии, на Сицилии, – везде, во всей Италии; и не только цыплят, но и детей, все итальянцы выращены в пакле. Разве вы не знали, что все итальянцы выросли в пакле?» Тогда, может быть, он понял бы меня, а может, и поверил бы, но никогда бы не догадался, насколько правдивы были бы мои слова. А пока я обливался потом и повторял, что нет, это неправда, что нигде в Италии не выращивают цыплят в пакле, что так говорят в народе, что это народная поговорка, ein Volkssprichwort. Но здесь майор Ханбергер, уже давно пристально смотревший на меня стеклянным серым взглядом, холодно сказал мне:

– Тогда объясните мне, при чем здесь степь? Ладно, пакля, вы прекрасно объяснили вопрос с паклей. Но степь? При чем здесь степь? Was hat die Steppe mit den Kücken zu tun?[464]

Я повернулся к переводчику, моля о помощи, взглядом прося его избавить меня, ради Бога, от этой новой, еще более серьезной опасности, но с ужасом заметил, что Шиллер тоже начал потеть, что лоб его тоже покрылся испариной, а лицо побледнело; я испугался, оглянулся вокруг, увидел, как все буравят меня суровым взглядом. Пропал, подумал я, и принялся повторять еще раз, два и три раза, что речь идет о поговорке, о народном присловье, о простой игре слов.

– Хорошо, – сказал майор Ханбергер, – но я не понимаю, при чем здесь степь с цыплятами.

Начиная раздражаться, я бесстрастно ответил, что немецкая армия в России – совсем как цыпленок в степи, не больше и не меньше, именно как цыпленок в степи.

– Хорошо, – сказал майор Ханбергер, – но я не понимаю, что странного в цыплятах в степи. В каждой украинской деревне много кур, а поэтому и цыплят, и мне это не кажется странным. Цыплята как цыплята, хоть и в степи.

– Нет, – ответил я, – эти цыплята не такие.

– Не такие? – сказал майор Ханбергер, удивленно глядя на меня.

– В Германии, – сказал генерал фон Шоберт, – наука разведения кур достигла неизмеримо больших высот, чем в Советском Союзе. И очень вероятно поэтому, что степные цыплята значительно уступают в качестве немецким цыплятам.

Полковник Старк изобразил на листке бумаги образцовый курятник, разработанный в Восточной Пруссии; майор Ханбергер вспомнил многочисленные статистические данные, и понемногу беседа превратилась в настоящую лекцию о научном подходе в выращивании цыплят, в которой приняли участие остальные офицеры. Я молча вытирал со лба пот, а генерал фон Шоберт, полковник Старк и майор Ханбергер внимательно смотрели на меня, прерывали свою лекцию и говорили, что так и не поняли, что может быть общего между немецкими солдатами и цыплятами; остальные офицеры смотрели на меня с глубоким презрением, пока генерал фон Шоберт не встал и не сказал:

– Schluss![465]

Все встали из-за стола, вышли и разбрелись по улицам городка каждый к своему ночлегу. К зеленоватому небу поднимался круглый, желтоватый луч света. Прощаясь со мной, переводчик Шиллер сказал:

– Надеюсь, вы поняли, что с немцами острить не надо!

– Ach so! – ответил я подавленно и побрел спать. Но заснуть не мог: миллионы цикад трещали в ночной тьме, мне казалось, я слышу писк миллионов цыплят в бескрайней степи. Уснул я, когда уже пели петухи.

– C’est adorable![466]– воскликнула Анна Мария, хлопая в ладоши.

Все смеялись, а князь Отто фон Бисмарк смотрел на меня странным взглядом:

– Vous avez beaucoup de talent, – сказал он, – pour raconter de jolies histoires. Mais je n’aime pas vos poussins[467].

– Moi, je le adore![468]– сказала Анна Мария.

– А вам я могу сказать правду, – сказал я, обращаясь к Отто фон Бисмарку, – в Италии цыплят выращивают в пакле. Но это та правда, о которой нельзя говорить. Не будем забывать, что мы воюем.

В этот момент к столу подошел Марчелло дель Драго.

– Воюем? – сказал он. – Вы еще говорите о войне? Нельзя ли о чем-нибудь другом? Война уже не в моде.

– Oui, en efet, elle est un peu démodée, – сказала Жоржетт, – on ne la porte plus, cette année[469].

– Галеаццо просил узнать, – сказал Марчелло, обращаясь к Анфузо, – не сможешь ли ты зайти сегодня на минуту в министерство?

– Почему нет? – ответил тот с ироничным и несколько упрямым видом. – Ведь мне за это платят.

– Около пяти, хорошо?

– В шесть меня больше устроит, – ответил Анфузо.

– Тогда в шесть, – сказал Марчелло дель Драго и, кивнув головой в сторону молодой дамы за соседним столом, спросил, кто она такая.

– Comment? Vous ne connaissez pas Brigitte? – спросила Анна Мария. – С’est une grande amie à moi. Elle est jolie, n’est-ce pas?[470]