Место для погребения было выбрано уединенное, почти у самой ограды монастыря. За недостатком времени и сил черницы вырыли одну общую могилу, широкую и не очень глубокую. В нее и опустили рядом три простых гроба. Разве что могильный холм сделали трехгорбым и воткнули в него три безымянных креста.

Силы совсем покинули меня. Черницы, поддерживавшие меня под руки во все время церемонии, попробовали увести меня прочь, но я опустился на стоявшую у могилы лавку и жестом приказал оставить меня одного. В усталой голове причудливо пересекались обрывки разных мыслей, высокие слова Священного Писания о бренности нашей жизни перемешивались с озорными частушками, которые распевали сегодня на улицах хмельные мужики и бабы, скорбь о конце династии соперничала с сожалением, что у брата нога была все же немного поменьше моей, и не переставая бубнил голос того давнишнего мужичка, настойчиво напоминавшего мне, что не все его подсказки я использовал, одну, последнюю, для меня сейчас, быть может, самую важную, и забыл-то.

Тут я почувствовал, как кто-то сел рядом, продел руку мне под локоть, прижался головой к моему плечу.

— Живой, — раздался голос княгинюшки. — Я тебя весь день ждала, все глаза просмотрела, челядь всю Москву обыскала, — тихо рассказывала она без малейшей нотки упрека и вдруг зарыдала в голос, как простая деревенская баба: — Я думала, что тебя у-би-и-ли!

— Не плачь, живой же, — ответил я, выпростал зажатую княгинюшкой руку, обнял ее за плечи, — дел было много, сама понимаешь.

Чтобы любимую подбодрить и успокоить, постарался я вложить в свои слова побольше мужской вескости, но у меня и в обычные дни это не очень хорошо выходило, о чем уж тогда было говорить, получилось и жалостливо, и грустно, и нежно, всего понемногу. Как ни странно, княгинюшка сразу успокоилась и ответила мне также — и жалостливо, и грустно, и нежно: «Я как подумала, что никогда уж тебя не увижу, мне так страшно стало, как никогда в жизни. Ты, миленький, живи, как можно дольше живи, хотя бы ради меня, я без тебя не смогу».

Посмотрел я на нас со стороны: вот сидим мы, чего греха таить, старик и старуха, одинокие и никому на всем белом свете не нужные, только друг дружке.

Ничего я не сказал милой моей, только крепче обнял ее за плечи.

Конец второй части

Продолжение следует